может
изъявить любовь на клочке бумаги, и проекция начнет развиваться во многих измерениях, делиться на два, потом на четыре, как оплодотворенная клетка. Когда она хотела ребенка от этого Ярослава – кто помутил ее разум?!
Она уронила на пол потрепанный черный маркер, взяла с полки новый, синий. Надо вспомнить, каким он был, вспомнить его письма и Новый год, создать модель по памяти, запустить в схему и воссоздать любовь – хоть какую-нибудь, хоть на троечку. «Я разведусь, я обещаю… Она морочит мне голову, не дает развода, придется идти в суд… Если бы ты знала, что это за женщина… Я хотел сперва уладить дела и только потом тебе рассказать…»
Изо рта у него будут изливаться потоки пошлости, но лицо, и голос, и запах останутся прежними.
Сашка упала на колени посреди комнаты. Ее вырвало на ламинат, и по полу раскатились золотые монеты с округлым знаком на реверсе. Так бывает, когда меняешься изнутри, преодолеваешь невидимый рубеж, так мучаются абитуриенты, прежде чем получить справку о зачислении в Институт специальных технологий…
– Я не сдамся.
Она с трудом поднялась, взяла красный маркер и пошла к доске.
* * *
Солнечным февральским утром Сашка сидела в помещении аэропорта города Торпы. Отопление работало вполсилы, у лица клубилось сырое облачко пара. Встречающих почти не было, на табло светился единственный рейс и обещал прибыть вовремя. Сашка смотрела в панорамное окно. За все эти месяцы она выучила, где начинается глиссада. И где точка в небе, откуда появится самолет.
Он появился. За штурвалом был другой человек, Сашка смутно различала белую рубашку с черным галстуком, форменные погоны на плечах, круглое немолодое лицо; вот он говорит что-то в микрофон. За его плечами, за переборкой и дверью, полупустой бизнес-класс, и с левого борта сидит Ярослав, очень грустный, погруженный в себя, и окно-иллюминатор закрыто шторкой. Стюардесса – знакомая – говорит с ним и указывает на окно, и Ярослав, опомнившись, криво улыбается и поднимает пластиковую заслонку на окне, ведь так положено при посадке…
Самолет снижался, будто подвешенный между небом и землей. Видимость отличная. Ветер умеренный. Полоса чистая.
Сашка мигнула. Мысленно разложила видимое на процессы, вытащила на поверхность невидимое, сопрягла очевидности и вероятности. Ты не должен ничего мне объяснять. Я доверяю. Любовь сильнее.
Треснуло стекло – не выявленный при техосмотре изъян. Потоком воздуха из кабины вынесло круглолицего пилота. Встречным ветром подхватило, понесло снаружи мимо ряда иллюминаторов, пассажиры успели, возможно, удивиться. Доля секунды – пилота засосало в работающую турбину. Турбина взорвалась, подломилось крыло. Самолет окутался дымом и рухнул в самом начале взлетной полосы, и загорелся сразу, от носа до хвоста, ведь заправлен был с запасом – на путь туда и обратно.
* * *
Линии, нанесенные на белую доску, оплывали, оседали вместе с расплавленной крашеной жестью. Пахло горелым самолетным топливом, по комнате летали хлопья копоти, в дверь стучали ногами и, кажется, стулом:
– Самохина, ты что?! Охренела совсем? Открыла, быстро!
Потом за балконным стеклом замелькали тени, чья-то рука ловко открыла незапертую форточку, а потом и балконную дверь. В комнату впрыгнула Лиза, неся с собой снег на кроссовках и незажженную сигарету в зубах.
Огляделась. Оценила то, что осталось от доски. Не выпуская сигареты, процедила – «Коза!», потом, шипя, будто от ожога, сдернула со стены покосившуюся раму, потащила к двери, отперла, впуская толпу однокурсников.
Сашка сидела под столом, привалившись спиной к стене – будто ребенок, играющий в домики.
– Заберите это! – кричала Лиза кому-то в коридоре. – Заберите и сожгите за корпусом, бензином облейте… Третий курс, пошли вон отсюда!
Костя опустился на колени, заглядывая под стол. Встретился с Сашкой глазами:
– Чем тебе помочь? Чай, кофе? Хочешь, я… отцу позвоню?
– Не надо, – беззвучно сказала Сашка.
Рядом с Костей появилась Лиза:
– Что это было, Самохина? Ты в своем уме?!
– Скажи, – пробормотала Сашка. – Если бы ты выбирала, твой Лешка умер бы или оскотинился, – что было бы лучше?
– Дурной вопрос, – отрывисто сказала Лиза. – Мертвецов спокойнее любить.
И балконная дверь, и дверь в коридор стояли теперь нараспашку, и по полу тянуло ледяным сквозняком.
– Что это было?! – рявкнула Лиза.
– Любовь, – сказала Сашка.
– Точно рехнулась, – Лиза щелкнула зажигалкой. – Вылезай, малахольная. Ты так жопу простудишь на полу.
– Не кури в моей комнате! – Сашка ощерилась. Лиза хотела возразить, но посмотрела на Сашку и демонстративно затушила сигарету.
Шатаясь, Сашка выбралась из-под стола. Огляделась; в проеме балконной двери стоял, как привидение, Егор. Однокурсники толпились у входа, из коридора заглядывали любопытные.
– Двери закрыли! – рявкнула Лиза. – С той стороны!
Егор попятился, его домашние тапки утонули в снегу.
– Можешь остаться, – сказала ему Сашка. – Только закрой балкон. Холодно…
Аня и Юля вытолкали парней в коридор и деликатно удалились сами. В комнате, где до сих пор воняло горелым авиационным керосином, остались, кроме Сашки, Лиза, Костя и Егор – тенью у балконной двери.
– Лиза, – сказала Сашка. – Я обещала тебе кое-что… Так вот: я этого не могу сделать. Прости.
– Дерьмо, – пробормотала Лиза. – Ты так просто не соскочишь, деточка.
– Ловишь потоки? – Сашка грустно улыбнулась. – Лови.
Она положила руку Лизе на плечо, на черную трикотажную ткань куртки-худи. Очень близко ощутила чужую информационную систему, агрессивную, как серная кислота. Через долю секунды, преодолевая головокружение, отняла руку и без сил уселась на край постели, а Лиза осталась стоять, замерев, глядя внутрь себя, бледная, как свежий бинт.
– Мне ничего не сделать с ним, – проговорила Сашка безнадежно. – Он повсюду.
– Дерьмо, – хрипло повторила Лиза, пытаясь справиться с информацией, которой поделилась с ней Сашка.
– Кладбище – его проекция, – продолжала Сашка, слепо глядя перед собой, – больница – его тень… Но и роддом – тоже его отражение. Царапина с каплей крови. Эндорфины во время секса. Все свойства материи, все законы Великой Речи. Я не могу его отменить.
– Ты бредишь? – Егор шагнул к ней, но в нерешительности остановился, всмотрелся в ее лицо внимательно-профессиональным взглядом, как делал, наверное, будучи студентом-медиком, пытаясь наладить контакт с пациентом. – Ты говорила, любовь…
– Ты говорил, солнце, – Сашка кивнула. – Идея любви как солнце, которое отражает себя в чистых зеркалах и мутных лужах. Так вот, Егорка, солнца нет – наоборот, множество луж пытаются построить его, создать Идею, дотянуться до неба слабыми лучиками. Фарит хочет, чтобы я поверила в Любовь как идею и зажгла солнце…
– Ну так сделай, – Егор снова шагнул вперед, глядя на Сашку теперь уже с надеждой. – Сделай, больше никто… Это твое… твоя…
– Если я прозвучу, пытаясь свою любовь противопоставить страху, – размеренно заговорила Сашка, – столь
