Этот старый хитрый лис раньше был плотно связан с Коммуной. И поверь, если «старым» кого-то называю я, то он, сука, действительно давно топчет Мультиверсум.
— А кто он вообще? — спросил я.
— Его называют «Коллекционер».
— Он плохой или хороший?
— Говна за ним много, но, когда долго на свете живёшь, говно по-любому накапливается. Чтобы злодей — так нет, но, если ему что-то нужно, лучше на пути не стоять. Впрочем, чёрт с ним, мы давно не встречались, и, надеюсь, ещё так же долго не встретимся. Но что делать с этими тремя, я ума не приложу.
Дети налупились картошки с мясом, напились чаю и теперь откровенно клюют носами. Синие глаза так и закрываются. Обсудив что-то с Геннадиосом, Аннушка сказала, что тот возьмёт их до утра к себе, его жена их помоет и спать уложит. Но только до утра, потому что он, конечно, любит детей, но не настолько, чтобы ставить под удар семью и бизнес.
— А чего он боится-то? — поинтересовался я.
— Я тебе уже говорила, от синеглазых надо держаться подальше. От нас сплошные неприятности.
— Приятности тоже есть, — возразил я, положив ей руку на колено, но моим надеждам на хорошее завершение такого долгого и хлопотного дня сбыться не суждено.
— Устала, солдат, — сказала Аннушка. — Буду спать. И когда я говорю «буду спать», то это значит «спать одна». У вас с Донкой комната на двоих? Тогда попрошу у Геннадиоса номер с одной кроватью и высплюсь уже наконец.
— Эй, ты же не рассказала, как выбралась от того Грёма!
— Завтра, солдат. Всё завтра. Спокойной ночи!
* * *
Утреннее меню в заведении небогатое — яичница, лепёшки, салат, кофе. Я не выспался — Донка храпела, мучили мысли, а когда всё-таки уснул, то снова словил военный кошмар. Из тех, новых, которые теперь меня преследуют. Пронизанный ощущением неминуемого конца, тяжёлой безнадёжности и полной невозможности достучаться до окружающих.
Во сне мы с бывшей женой пьём чай в нашей квартире, за окном предгрозовое небо над странно незнакомым городом, я говорю ей, что нужно уезжать, потому что дом разбомбят, все дома разбомбят до подвалов, я видел, что такое город, ставший полем боя. Пытаюсь убедить, что нельзя затягивать, что выезды могут перекрыть, что эвакуационные колонны будут расстреливать с дронов и накрывать ракетами, но она смотрит на меня так, как в жизни смотрела куда позже — в госпитале, куда пришла один раз, сказать, что уходит. Тогда я увидел этот взгляд — недоумевающе-брезгливый, в котором читается «боже, и с этим человеком я зачем-то жила». Во сне он тоже обжигает обидой, но я всё равно пытаюсь её убедить. Тщетно — она меня не слушает, и ощущение уходящего времени накрывает меня всё сильнее…
Проснулся с рвущим душу чувством «вот-вот будет поздно».
Странная штука — сны. В жизни у меня ничего такого с бывшей не было, но было с родителями. Я пытался уговорить их уехать из города, который внезапно стал прифронтовым, но они не верили, беспокоились о квартире, не хотели срываться и ехать, говорили «кому мы, старые, нужны». Я не был достаточно убедителен, увы. Тогда никто не представлял, что дело дойдёт до гражданских заложников, до расстрела колонн с беженцами, бомбёжек населённых кварталов, перейдёт ту черту, за которой остановиться уже невозможно. И покатится дальше, втягивая тысячи людей в воронку «не забудем, не простим».
До отвращения бодрая, отлично выспавшаяся Аннушка обрушилась на соседний стул, вытянула ноги в проход, отхлебнула кофе, огляделась, поинтересовалась:
— Что смурной такой, солдат?
— Не выспался.
— Опять кошмары?
— Бывшая приснилась.
— Да, — заржала девушка, — это и правда кошмар. Отношения должны быть краткими и не создавать обязательств. Не надо доводить их до стадии «жёрнов на шее». А чего вы разошлись?
— Не мы разошлись. Она ушла, — пояснил я неохотно. — Когда мне ногу отрезали.
— Как-то не очень красиво, — посочувствовала Аннушка, — могла бы и подождать для приличия.
— Ей не терпелось. Пока я воевал, она вступила в антивоенное сообщество идиотов, искренне желавших нам поражения.
— Какой странный поступок.
— Ну, им хватало осторожности не переходить границы, за которыми начинается государственная измена. Просто обсуждали, какую несправедливую войну мы ведём, как было бы хорошо, чтобы она кончилась, даже если для этого надо немедленно сдаться. На самом деле их бесило то, что их личный комфорт пострадал из-за военных расходов, инфляции, ограничения импорта и туризма. То, что капитуляция ничего этого не вернёт, они не понимали.
— А война была несправедливая?
— Откуда мне знать? Она же ещё не закончилась. Справедливость войны определяет победитель. Кто победил, тот и вёл справедливую, освободительную, героическую борьбу против коварных подлых захватчиков, даже если она велась на другой территории. Тысячи лет истории войн не дадут соврать.
— И как же тогда узнать свою сторону?
— Твоя сторона та, с которой пули летят от тебя, а не к тебе.
— Логично. Так чем там с женой-то закончилось?
— Да ничем. Разошлись. У неё уже и жених готовый был, из таких же «нетвойняшек». Модный поэт. Думаю, у них всё ещё до моего ранения началось.
— Хороший поэт-то хоть?
— «В окне горят костры рябин, а я лежу, тобой ебим…» — процитировал я. — Ознакомился с творчеством постфактум. В интернете нашёл.
— М-да, — покачала головой Аннушка, — да и чёрт с ними со всеми. Вернёмся к актуальным проблемам.
— Погоди, — спохватился я, — а как ты выбралась-то?
— Смеёшься, солдат? А как я могла не выбраться? Это вам нужна Дорога, вот я вас и отправила. А я из любого места могу нырнуть в Изнанку. Ну, ладно, — поправилась она, — почти из любого. Я бы сразу свалила, но решила разведать кой-что сначала.
— И как, успешно?
— Ну… Как тебе сказать… Познавательно. Есть о чём подумать. Но потом. Сейчас нам надо разобраться с твоим выигрышем. Как тебя вообще угораздило в такой компании за стол сесть? Так хорошо играешь в «Хранителей»?
— Первый раз в жизни попробовал.
— И сразу сорвал банк?
— Новичкам везёт.
— Что-то мутишь, солдат, — посмотрела она на меня скептически, — ну, да ладно. Зачем ты вообще играть сел?
— Деньги нужны, — объяснил я
