лишь мычание скотинки из конюшен и амбаров, барон Эрондитес с рассеянным удовольствием доедал ужин. Ему было невдомек, что сюда на быстром коне скачет гонец. Наступила глубокая ночь, прохладная тьма приглушала все звуки – и деревенские, и городские. Барон Эрондитес, довольный тем, как прошел день, лег спать. И в городе, во дворце тоже наступила тишина. Седжанус наконец погрузился в сон. Уснул и Дит, убаюканный волнами винно-темного моря.* * *
В дворцовом лазарете сквозь арочное окно сияла луна. Возле единственной занятой кровати крохотным язычком пламени горела лампа, по углам комнаты и под сводами высокого потолка собиралась тьма. Релиус не спал. Он слышал, как в дальнем конце лазарета открылась и закрылась дверь, видел, как по просторной палате к нему направляется король. Шаги его звучали не громче, чем лунные лучи, падавшие через окно. И табуретка, на которую он сел и зацепился лодыжкой за одну из ножек, тоже не издала ни звука. Он был словно сон, и Релиус засомневался, не снится ли это.
Релиус прочистил горло и шепнул:
– Я слыхал, по ночам вы в одиночестве бродите по дворцу.
– Раньше бывало, – признался король. – Но сегодня я не один.
Релиус с трудом поднял голову с подушки и сквозь мрак различил в дальнем углу палаты смутные фигуры.
– Это мне в наказание, – сказал король. – За то, что пошел в сад, хотя знал, что он не обыскан. Теперь я обещал всегда брать их с собой.
Релиус ничего не сказал.
– Я буду держать это обещание, пока не пойму, что за его нарушение мне ничего не будет, – сказал король. – На это уйдет время. Она… – Он замолчал, подыскивая слово, и, видимо, одно за другим отвергал «взъярилась», «рассвирепела», «пришла в бешенство». – Осталась недовольна.
Релиус опять ничего не сказал. Он ждал.
Король понял это.
– Некоторое время назад тебе пришло в голову, что это было бы утонченной местью. – Он обвел рукой пустую палату. – Провести ночь здесь, на чистых простынях, возле теплой жаровни, с отгоняющей кошмары лампой у кровати, а утром вернуться в холод и тьму тесной камеры в подземельях дворца.
Король словно прочитал мысли Релиуса.
Релиус не сразу смог ответить.
– Неужели так оно и есть? – прошептал он. Осторожно повернул голову, ища ответ на лице короля.
– Нет.
Релиус все еще смотрел не мигая.
– О боги, – простонал он и закрыл глаза. Казалось, хотел глубже забиться под одеяло.
Король подтвердил то, что Релиус оставил невысказанным.
– Хочешь верь, хочешь нет, но именно это я и хотел тебе сказать. И никакие мои слова не помешают тебе лежать всю ночь и ждать худшего. Если даже тебя не уведут утром, ты будешь ожидать, что тюремщик явится днем, или на вечерней страже, или следующей ночью, или послезавтра, и может быть, после нескольких ночей ты уверишься, что тебе ничто не грозило. Но с этой минуты до тех пор тебя ждут долгие часы, дни и недели, наполненные страданиями. Так? – Голос короля был тих.
– Мне еще раз молить вас о милосердии? – Релиус отвел глаза.
– Ты должен мне поверить, – более настойчиво сказал король. – Но не веришь. Может быть, поверишь королеве? Мне что, привести ее сюда, чтобы она подтвердила, что все это не жестокая шутка?
Релиус обратил к королю полное ужаса лицо.
– Нет! – Протест был неожиданно горяч.
– Почему?
– Я ее подвел.
– Даже просить не будешь?
– Я бы ни за что… – При этих словах он вспомнил свою боль и беззащитность. И умолк.
– Так я и думал, – сказал король. – Я не стал тревожить ее сон и вместо этого принес тебе вот что. Она написала это немного раньше.
Эвгенидес протянул Релиусу бумажный свиток.
– Держи за нижний конец, – велел он и положил свиток Релиусу на грудь. Одна рука у секретаря была в повязках, но другой он прижал нижний край свитка, и король развернул его. Потом, держа за верхний край, согнул пополам и положил на край кровати. Манжетой на другой руке пригладил сгиб.
Потом снова поднял, чтобы Релиус видел слова, и прочитал вслух:
– «Я, Аттолия Ирена, настоящим дарую помилование моему секретарю архивов Релиусу за совершенные им преступления и проступки, потому что благодарна ему за долгую верную службу и питаю к нему искреннюю любовь».
Релиус оторопел. Эвгенидес поднял бумаги и расправил сгиб. Свиток опять скрутился.
– Релиус, она питает к тебе любовь.
– Это всего лишь бумага. – Релиус сморгнул выступившие слезы. – Поднеси ее к лампе, и она превратится в пепел.
Эвгенидес покачал головой, но глаза Релиуса опять закрылись, и он не увидел этого.
– Релиус, – скомандовал король, и секретарь архивов открыл глаза. – Это ее слово. Если я брошу его на жаровню, бумага сгорит, но слово так легко не уничтожить. Она не стала бы тебе лгать.
Релиус покачал головой:
– Вы здесь король.
Это был последний возможный довод. Король возразил:
– Если бы она считала, что я, как король, могу отменить дарованное ею помилование, то не стала бы этого писать. Потому что это было бы ложью, а она не стала бы тебе лгать, – повторил он.
– Да, – дрожащим голосом подтвердил Релиус. – Не стала бы. – Судорожный вздох облегчения.
– Прости, Релиус, что я не пришел раньше. Я не собирался оставлять тебя одного так надолго.
Король сел поближе к секретарю, и оба замолчали. Наконец Релиус уснул. Король встал, постоял немного, ссутулившись, и выпрямился с еле слышным вздохом.
* * *
Утром Костис пропустил тренировку на мечах, лениво понежился в бане и сразу пошел завтракать в столовую. Сел поодаль от всех, но в одиночестве пробыл недолго. Вокруг него, точно стая птиц, тотчас же расселась компания гвардейцев. От их поспешности Костису стало не по себе, однако невозможно было встать и уйти, никого не обидев.
Они жаждали новостей, и Костис был самым вероятным источником.
– Мы слышали, что король арестовал лейтенанта Седжануса по каким-то надуманным обвинениям. – Для них он все еще был добропорядочным лейтенантом.
– Вовсе не надуманным, – ответил Костис и только потом сообразил, что обвинения были именно такими. – Он во всем признался, – добавил Костис, но гвардейцы разглядели в нем неуверенность и посмотрели так скептически, что Костис твердо добавил: – Седжанус покушался на убийство короля.
– Разве мы не желали ему успеха, – сказал Домисидон, командир Третьей центурии.
Костис поморщился. Всего несколько дней назад он и сам согласился бы с этим. А может, и нет. Тогда, в саду, он помчался на выручку королю задолго до того, как понял, что Эвгенидес отнюдь не такой, каким кажется, и что королева его любит. Отчего же его мнение о короле так изменилось? Может быть, оттого, что Седжанус давно вызывал у Костиса подозрения, – но, скорее всего, дело было в королевских слезах, в осознании того, что король, каким бы высокомерным он ни казался, страдает, как и всякий обычный человек, от безжалостных издевок, от одиночества, от тоски по родине.
Чуть дальше за столом сидел Экзис. Он смотрел на Костиса приподняв бровь. Костис пожал плечами:
– Следует помнить, что Седжанус – истинный сын барона Эрондитеса.
Гвардейцы закивали. Что бы они ни думали о короле, всем было понятно, какую опасность представляет Эрондитес для королевы.
– Ну, по крайней мере, теперь мы знаем, почему королева делала вид, что любит короля. Она сделала из него свою марионетку, – сухо сказал Экзис.
– Ничья он не марионетка, – предупредил Костис, но все рассмеялись.
– Ты говоришь как его лакеи, – сказал Домисидон. – Им тоже никто не верит.
– Расскажи о нападении в саду, – сменил тему Экзис. – Это видели только ты и Телеус, а капитан помалкивает.
Костис помедлил. Не хотелось рассказывать о том, что случилось в саду, а почему – он и сам не понимал.
– Я вчера почти весь день проспал. Расскажите лучше, что тут было.
Он узнал, что король, нарушив свое обещание, не пошел сразу в постель.
– Что он делал на верхушке башни Комемнус? – спросил Костис.
– Любовался видом, – ответил кто-то.
Костис узнал одного из гвардейцев, явившихся накануне в камеру вместе с Телеусом.
– Ты его видел? – торопливо, слишком торопливо спросил Костис. – В какую сторону он смотрел?
Гвардеец как-то странно поглядел на него:
– Откуда мне знать? Не видно было. А какая разница?
– Да нет, ничего, – поспешно сказал Костис. – Хорошо, что вы в конце концов отвели короля в его покои.
– В покои ее величества. Кажется, он переселился туда.
В разговор вступил еще один гвардеец:
– Я слыхал, он опять хотел куда-то уйти, но королевские служанки подсыпали ему в вино летиума.
– А я слышал, подложили в еду. Он отказался от вина, но тем не менее все равно заснул.
Гвардейцы презрительно расхохотались.
– Соврал, значит, – сказал Костис с вымученным смехом. – Это он умеет лучше всего.
– Кому и знать, как не тебе, – сказал кто-то по левую руку.
– Расскажи о драке, – напомнил кто-то еще, и остальные поддержали: – Расскажи о схватке с убийцами.
Костис поднял глаза и увидел Аристогитона. Тот подошел с кубком вина в руке, на ходу дожевывая хлеб.
