class="p1">— А дядя Сережа? — выдохнула Юлька.
— Дяде Сереже я тебя и сама не доверю, — опустила голову мама. С Юлькой она сейчас говорила совершенно по-взрослому.
Да, больше у них никого не было. Тот же дядя Сережа — не родной дядя, а двоюродный.
Мама ужасно расстроилась. И полночи плакала — стараясь только, чтобы Юлька не услыхала. Но Юлька всё равно слышала — потому что тоже лежала без сна, с открытыми глазами, только отвернувшись к стене.
В школе Игорёк, само собой, заметил, что с ней что-то стряслось. А, выслушав, твёрдо сказал:
— Вот что, идём-ка к нам. Ба непременно что-нибудь придумает. Она знаешь, какая умная?..
— Да что ж тут придумаешь? — хлюпнула Юлька носом.
— Увидишь! — непреклонно заявил Игорёк.
…И точно — бабушка Мария Владимировна, выслушав сбивчивый юлькин рассказ, то и дело перемежавшийся всхлипываниями, загадочно улыбнулась, сказала — «погоди чуть-чуть» и вышла.
Юлька слышала, как взрослые вполголоса обсуждают что-то за дверьми, а потом и бабушка Игоря, и его дедушка зашли разом.
— Вот что, Юлечка, мы тут подумали…
— И решили…
— Почему бы тебе, милая, не пожить тут, у нас?
У Игорька отвалилась челюсть. У Юльки тоже.
— Отчего ж такое изумление? — бабушка подняла бровь. — Свободная комната у нас есть — будет твоя. Лето наступает, поедем на дачу, там места ещё больше; ребят хватает, есть с кем побегать-погонять.
— А с досточтимой Мариной Сергеевной мы договоримся, — закончил Игорев дед.
— Но только если ты сама хочешь, — улыбнулась Мария Владимировна.
Юлька сама не узнала собственного голоса, которым выдавила:
— Д-да… о-очень хочу…
Мама, конечно, чуть не упала в обморок. Конечно, с Игорьком Юлька училась с первого класса, с бабушкой и дедушкой его мама сталкивалась на родительских собраниях — но, когда они оба явились в их коммуналку, Юлька даже испугалась, что с мамой случится удар.
Мария Владимировна прошествовала через коммунальную кухню, словно линкор мимо вражеских батарей. Надвинулась на Петровну с её бельём, молча достала какую-то красную книжечку удостоверения, ткнула ею Петровне в нос, отчего та икнула и кинулась гасить газ под своими чанами.
Николай Михайлович, облачившийся в идеальный костюм, казался человеком совершенно иного мира. Чем-то он вдруг напомнил Юльке артистов, что играли белых офицеров в фильмах про революцию. И сынка Евгении Львовны, сунувшемся было наперерез и принявшемся клянчить рубль, он молча задвинул в стенной шкаф, да так, что сынок этот даже и не пикнул.
Пенсионеры Ефим Иваныч с Полиной Иванной тоже перестали ругаться и только что за руки не схватились, словно испуганные дети.
Мама металась по их комнатенке, словно чайка по клетке. То садилась, то вскакивала. Стискивала руки, мало что не выламывала сама себе пальцы.
— Да, но… всё-таки чужие люди… простите…
— А в войну разве чужие люди друг друга не выручали, Мариночка?.. И меня выручали, и Николай моего Михайловича, не раз, не два, не три. Пойдемте к нам, квартиру глянете, комнату, что мы Юле приготовили…
— Комнату? Ю-юле — отдельную к-комнату?
— И запирающуюся изнутри! — со значением сказала бабушка. — Засов поставили — слона сдержит, если вы беспокоитесь…
— Но… как же так…
— Милая Марина. Мы люди не бедные, прямо скажем. Места у нас много. Юлю мы знаем — с самой лучшей стороны. Так почему же нам не предложить вам помощь, как у русских людей положено? Когда я девочкой была, до революции, такие вещи были совершенно обычны. Помочь знакомым, оказавшимся в затруднении — ни у кого никогда не возникало ни сомнений, ни колебаний. Уж сколько и у нас моих подруг гимназических живало, и я у скольких гостевала! Теперь уж и не упомнить. А уж что ни лето — либо к нам кто-то приезжал, либо я к кому-то. И никого это не удивляло. Люди всегда люди.
— «Квартирный вопрос их только испортил», как Воланд говаривал, — вставил Николай Михайлович.
…Конечно, мама согласилась далеко не сразу. Но — согласилась.
…Несмотря на гнев дяди Сережи.
…Потом был аэропорт, и слезы прощания, и обещания писать.
…А ещё потом школа кончилась и настало лето.
И Юлька Маслакова оказалась вместе с Игорьком у него на даче.
Это, наверное, и есть тот рай, про который в книжках пишут, думала Юлька, глядя на густые сосны, на убегавшую к пляжу тропинку через лес.
Точно рай, твердила она, познакомившись с приятелями Игорька, и вместе с ними сгоняв на велосипедах к станции — в мороженицу.
Ну да, рай и ничто иное, убеждалась она, стоя на пороге небольшой уютной комнатки в мезонине — её собственной.
…Но самое главное случилось, когда Игорёк, разом посерьезнев, повёл Юльку в подвал.
Он начал было что-то рассказывать, но Юлька его прервала:
— Погоди! Вот тут ведь машина была?
Игорёк осёкся, взглянул удивлённо:
— Ага. Откуда знаешь?
— Чую, — сквозь зубы ответила Юлька. — Туда шагну — руки покалывать начинает, ну, словно затекло… или как ток…
— Очень интересно! — раздался сверху голос Николай Михайловича. — Юленька, милая, продолжай. Скажи, что ещё чувствуешь?
Юлька чувствовала. Голова слегка кружилось, покалывало кончики пальцев — и она смогла точно показать, где именно стоял аппарат и даже где пролегала граница той непроницаемой черной сферы, что поглотила «гостей».
Ба и деда (а Юлька как-то уже сама стала их так звать, даже не особо задумываясь, настолько естественно это вышло) — очень серьёзно её расспрашивали, всё записали, хвалили — так, что Игорь, кажется, даже стал завидовать.
— Как интересно! — восторгался Николай Михайлович. — Тесла упоминал подобный эффект.
Гатчино, январь 1909
Кадет Фёдор Солонов (первое отделение, седьмая рота Александровского кадетского корпуса) сидел на жёсткой госпитальной скамье. Сидеть было неудобно, и он всеми силами заставлял себя думать только и исключительно об этом. Сидеть неудобно, неудобно сидеть. Жёстко. Почему нельзя поставить в коридоре корпусного лазарета нормальные мягкие банкетки?
Стояла глухая ночь. Корпус спал, спал в своей постели и друг Петя Ниткин, и только он, Фёдор, в форме и при полном параде — явился сюда, в госпиталь, под предлогом того, что «услыхал, как несли раненого».
Скрипнула дверь. Нет, не та, которую он ждал с ужасом и надеждой, входная, слева от него. Торопливые шаги, перестук каблучков.
— Федя! Фёдор, зачем ты здесь?!
И сразу же через порог шагнули подбитые железом офицерские сапоги:
— Да, Фёдор, что ты тут сидишь? В такое-то время!.. Как ты здесь вообще оказался?..
Ирина Ивановна Шульц, преподавательница русской словесности, и подполковник Константин Сергеевич Аристов, начальник седьмой роты, а заодно — и командир первого отделения. Ну, и преподаватель военного дела. Он же — Две Мишени, поскольку на щеках у него после плена у
