или подойдет, сядет рядом, руку ему поцелует, тут же вскочит и за другой тарелкой отправился. И болтает, и болтает:
– А я танцы разучила, господин Пануччи все танцы знает, ах, какие это удивительные танцы! Я так хочу потанцевать. Вот, к примеру, павана, ах, какой благородный танец! Кавалер даму даже за руку не возьмет за весь танец, только к рукаву платья может прикасаться, а дама так даже и не поглядит на кавалера. Только под конец они могут чуть-чуть пальцами прикоснуться. Не то что в деревнях, где парни так и норовят девицу за зад схватить, а некоторые охальники так и за передок щипают, и такое бывает. Их с танцев старики взашей гонят.
Волков молчит, смотрит на нее, хоть и голоден, хоть и устал с дороги, а деревенских парней прекрасно понимает. Он бы сейчас и сам эту роскошную девицу за ее твердый зад схватил бы двумя руками, да так, что ягодицы разошлись бы, так, что от пальцев бы синяки остались, и за передок ущипнул бы с удовольствием. Он едва сдерживался.
– А вот в сюите бранлей… там полная фривольность, так кавалер может держать даму за руку и даже пожимать ее, – продолжала Брунхильда, ставя перед ним поднос с нарезанным хлебом и благоухая при этом, разнося вокруг себя с каждым движением удивительный терпкий запах молодой и сильной женщины.
Волков бы, наверное, не выдержал, да тут как раз Роха пришел, встал у двери, ожидая приглашения.
– Зови сюда Хилли и Вилли, – велел ему Волков, не отрывая взгляда от рук и грудей Брунхильды, которая так и порхала вокруг него.
Юноши пришли, кланялись Брунхильде, принимая ее за госпожу, робко садились за стол. Брунхильда ставила приборы для них. Оба никогда не сидели за столом, на котором стояли стаканы цветного стекла, красивая посуда, а перед хозяином так и вовсе красовался кубок из серебра. Девка разлила мужчинам вино. Что-то шкворчало на огне, очень хорошо пахло дорогой едой.
– Сегодня ставьте лагерь, а завтра займитесь делом, – сказал Волков, пробуя вино из кубка.
– Заняться стрельбой? – робко поинтересовался Вильгельм.
– Дурень! – покачал головой Роха. – Стрельба – это само собой.
– Завтра выделите кашеваров, а после завтрака сразу отправляйте людей копать глину и рубить орешник, – велел кавалер.
– Будем строить бараки? – догадался Игнасио Роха.
– Да, потом закажем дерева и построим людям жилье. С печками, тюфяками и нарами, зима уже не за горами.
Начали обсуждать это, а тут Брюнхвальд пожаловал, Волков и его пригласил за стол. Рад ему был. И стали военные люди говорить о делах. Потом пришел отец Семион, тоже сел за стол. И Рене пришел, и Ёган, и брат Ипполит. И его, и Сыча – всех Волков звал за стол, всем находилось место и кусок хлеба с вином. Уже вечером, когда совсем стемнело, когда люди за столом были сыты, разгорячены вином и пивом, прибыл и последний из его людей – приехал с охоты Бертье. Он вонял лошадьми и кровью и хвастался, что убил за день двух волчиц. Ему наливали полные стаканы и поздравляли. Потом пришла и жена Брюнхвальда, все еще недурна собой, хоть и заметно располнела.
И тут кавалер вдруг понял, что все эти люди выглядят счастливыми. И Брюнхвальд, который уже закончил строить сыроварню для жены и теперь сидел, держал ее руку в своей, и Рене, всё улучшавший свой дом и говоривший о стеклах и рамах, и Бертье, пропадавший целыми днями на охоте, да и все остальные. Даже приехавший с Волковым отец Семион, и тот был доволен, готовясь уже завтра ехать в Мален для утверждения на приход. Все они жили своей жизнью. Никто не спросил у господина, зачем он привел с собой столько людей. Никто не хотел знать, что он замышляет. Нет. Все они ели и пили, болтали и смеялись. А он собрал их для того, чтобы сказать им, что скоро найдется для них дело. И не какие-то сыроварни, стекла в окна и охоты с собаками, а настоящее дело, которым они занимались всю свою сознательную жизнь, и просит об этом деле сам архиепископ Ланна. Нет, ничего такого говорить теперь не хотелось.
И в самого кавалера стала проникать эта теплота благодушия и мира, что исходила от всех этих людей. Особенно когда он видел свою красавицу рядом с собой. Она находилась рядом, и обида за бросовый лен, что пожаловал ему герцог, была уже не так остра. Брунхильда смеялась, прикрывая рот, чтобы не показывать отсутствие зуба, и желание награбить денег утихало. И дорогущий замок, что прибавлял любому человеку небывало высокий статус, вроде как не так уже и нужен, когда эта женщина невзначай касается его. Живут же другие без замков. Все его боевое настроение таяло. Он, конечно, еще спросил у Брюнхвальда:
– Карл, а как ваши люди, коли надобность будет, возьмутся за железо?
– За вас или для вас – непременно, – коротко ответил Брюнхвальд и снова продолжил свой глупый рассказ о том, как прекрасно его жена делает сыр.
– Рене, а как ваши люди? – спросил Волков.
– Очень плохо, – отвечал, чуть подумав, ротмистр, – рожь у них не взялась. Живут на молоке да кабанах, что бьет им Бертье. Вас благодарят за горох и просо, просят еще им купить. В общем, живут в безденежье.
– Обязательно куплю, – пообещал Волков. – И проса, и бобов, и гороха, и муки. Так они готовы в случае надобности взяться за дело?
– Так а что же им еще делать? Не всем нравится глину копать да кирпичи с черепицей жечь.
– Не далее как два дня тому назад люди спрашивали меня, нет ли где поблизости какой войны, – вставил Бертье. – Думаю, что они не отказались бы от пары монет.
– Но разбегаться не думают, – добавил Рене.
– Нет, разбегаться не думают, – согласился его товарищ. – Просто деньги нужны, а так им тут очень нравится.
Волков замолчал и больше не разговаривал за вечер. Пил вино, но был трезв, слушал шутки и почти не смеялся. Он вдруг подумал, что просьба епископа не так уж и важна. Может, не так уж и важна! Может, лучше остаться тут, в этой убогой земле, в этом бедном доме, с этой красивой женщиной, которая когда-то была блудной девкой. Наплевать на архиепископа, на грабежи и деньги, на желание иметь замок. Авось мужики и Ёган его прокормят.
Он вдруг растерялся. Может, и вправду стоит остаться тут жить, жить тихонько. Ведь что ни говори, тут неплохо, и люди все эти, что сидят за его
