цемент, — приободрил я его. Не назвать имени человека, заварившего эту кашу, было просто гражданским подвигом.
— Он сказал, что, как только мы выступим, присоединится к нам вместе со многими другими солдатами. Но главное то, что он дал… На, смотри… да нет, не на рыбу! Вот ключ от оружейного склада.
— Здорово! — воскликнул я. — Так что ж, он у них теперь так и будет незапертый стоять? Похоже, у нас нет больше причин откладывать выступление. Чего, собственно, ждать-то?
— Сегодня выступаем? — спросил Зог с готовностью.
— Ночью! — ответил я. — Передайте это Гамфору, Хонану и остальным солдатам свободы.
Мы громко засмеялись, дружно грянув и напугав анганов, один из которых, дремавший на мачте, сверзся вниз. Он себе падает, выруливая лишь возле самой рубки, а мы хохочем вокруг Кирона. Ну, будто услышали от него что-то еще более смешное, чем прежде. А потом Кирон и Зог отошли от меня, чтобы поведать о нашем плане Гамфору с Хонаном под то же принудительное веселье.
Но на Венере, как и на Земле, осуществление любого хорошо задуманного плана в любой момент может пойти кувырком.
По ночам крышка люка нашей смрадной тюрьмы всегда оставалась открытой, чтобы к нам мог проникать свежий воздух. Лишь один часовой следил за нами.
Но в эту ночь нас закрыли.
— Это все из-за Энуса, скотины, — проворчал Кирон.
— Придется отложить до завтра, — прошептал я и громко крикнул на весь родной цех: — Сейчас мы не можем передать срочного сообщения остальным, потому что в такой темноте нас кто-нибудь может подслушать. Поэтому кто хочет подслушивать — пусть слушает смело, отбой, всем спать, до завтра, товарищи!
Той ночью я долго не мог заснуть из-за опасений за исход нашего предприятия. Видимо, клювастый капитан что-то подозревал. Не имея никаких подробностей о наших намерениях, он чувствовал, как что-то затевается, трепетал хохолком и решил, глупая курица, перестраховаться.
Я лежал в темноте, обдумывал планы на завтра и слышал, как кто-то бродит по трюму и то там то здесь раздается шепот. Во мраке ничего не было видно, но я вспомнил, что у Энуса была бутылка вина, — вероятно, затевается вечеринка. С вечеринкой, как выяснилось утром, я угадал. Только исход ее оказался более чем плачевен для моих остро гуманитарных убеждений. Я лежал, слушал голоса, но они были слишком тихими. В какой-то момент раздался приглушенный возглас, что-то про цемент, потом ухом определился шум короткой борьбы, и снова в трюме воцарилась тишина. Кому-то приснился кошмар, не иначе. Нам часто, знаете, снились ночами кошмары — почва для них была благоприятной.
Но вот наступило утро.
Поднялась крышка люка, и в трюм упал маленький луч света, рассеяв погребную тьму. Матрос опустил корзину с нашим питательным завтраком, мало чем отличающимся от аналогичного ужина: рыба и хлеб. Когда я подошел, чтобы вызволить из общака свою микроскопическую порцию, кто-то закричал в дальнем конце комнаты: «Энуса убили!» Представляете? И утром кому-то приснился кошмар! И утром люди с ног валились-падали! Господи, ну никогда не отдыхали, одно утомление принимали на грудь! И даже во сне не поляны с цветами видели, а подозрительных личностей, стукачей и их срочные смерти.
Только скоро выяснилось, что во время завтрака не спал никто. А Энус действительно уже холодный был.
Вытянувшись, он лежал на спине. Рядом валялась бутылка вина. На его шее, в тех местах, где пальцы сильно сдавили ему горло, были видны темные пятна. Бедняга, совесть прогрызла в нем дырку. Сам себя, выходило, и задушил. Может, тоже приснилось что… Зрачки расширены, на свет реакции нет, нигде ничего не бьется, положительно мертв. Тут и поднялся переполох. Мне показалось, что столько шума не могла вызвать смерть простого пленника. В трюм ворвались офицеры и солдаты.
Нас тут же выгнали на палубу и обыскали. Искали холодное оружие. Ну, разумеется, с логикой тут все в порядке — если парня задушили, нужно непременно искать портновские ножницы или сухой порох.
Капитан, больше прежнего раздуваясь в области зоба, так изволновался, что даже хохол прилизал обувным кремом, должно быть, или рыбьим жиром, чтобы не выдавало перо, как он переживает, какие у него сильные эмоции. Бронежилет застегнут до самого горла, в крючках умелых рук — тетрадка, тростниковое перо: работаем по вепайянам. Капитан осматривал собрание своими круглыми янтарными глазками, этими гвоздиками, словно тук да тук в каждом делал, перфорировал, мозг выбивал. Решив самостоятельно провести расследование, он перебрал, конечно. Переоценил свои возможности. Понятно, что в ярости: всяк бы слюной изошел, когда все прет поперек плана, схема рушится. Но не так же убиваться, черт побери, из-за какого-то Энуса?
Капитан допросил нас одного за другим. Когда подошла моя очередь, я сказал, что ничего не видел, так как спал вдали от того места, где нашли тело Энуса. Это была чистая правда. Но моей правды капитану, трясшему зобом, показалось, видимо, мало. Пришлось мне довесить… Не мог я смотреть, как человек мучается от недостатка информации, как связи устанавливает, не имея даже малейшего исходного факта, к которому было бы можно прицепиться.
— Ты хорошо знал умершего? — спросил он, пытая меня своими гвоздиками.
— С детства, — заверил его я. — Буквально на одном горшке сидели.
— Ва-вва… — он недоверчиво покосился на меня, не стал почему-то делать стенограмму допроса, что-то ему во мне по-прежнему не нравилось. — Пишу «не больше, чем других пленников». Пишу, сказал, не больше, чем.
— Пиши, — милостиво позволил я. — Хотя позволю себе заметить в отношении пленников, что с некоторыми из них я достаточно хорошо знаком.
— С Энусом ты хоть общался когда-нибудь?
— Еще как общался. Разумеется, с кем же мне тут еще общаться? Ну ты, командир, даешь. Везде, где ни сидишь, ищешь себе друзей по развитию. Я тоже был в юности сдвинут на революционной почве. Тоже бредни нес с утра и до ночи, по революции ударялся. Энус интересный был парень. Всюду шпионов искал… думаю, хотел выслужиться перед начальством. Ему мерещились заговоры, манифестации, права какого-то человека. Да, он всегда перед сном говорил со мной.
— О чем? — спросил капитан.
— В основном о том, как он недоволен тористами и лично товарищем Тором. Раньше лучше питался. Теперь только рыба и хлеб. И за вином, говорит, приходится к капитану ходить.
— Ну, каков мерзавец, ва-вва, — загулил капитан, замазывая свои перья на темени. — Рыба и хлеб ему не нравятся! В наше время… я, к примеру, когда рос, за такую рыбу и хлеб по двенадцать часов в порту работал! А уж вино… Откуда у меня лишнее
