— Ты хочешь у меня учиться? — спросил Варкус, и голос художника, низкий, бархатный, казалось, проник в душу оробевшего юноши.
— Да, — кивнул Балаи и больше не мог вымолвить ни слова.
— Покажи, что ты умеешь. — Мастер протянул юноше резец. Балаи удивился, насколько изящны руки Варкуса с длинными, тонкими, как у женщины, пальцами. — Присаживайся. Ты когда-нибудь работал с камнями?
— Нет, — замотал головой Балаи. — Я пробовал лишь рисовать и лепить.
— Хорошо. Тогда пройди вглубь мастерской. Там есть бумага и угольки для рисования. А вон там, справа, найдешь глину. Когда будешь готов, позови.
Варкус снова погрузился в работу, а Балаи, положив на пол свой дорожный мешок, отправился искать бумагу, преследуемый испытующими взглядами пяти учеников художника, успев при этом заметить, что, к его радости, ни один из взглядов не был недоброжелательным.
Быстро отыскав все необходимое, юноша взял в руки уголек и задумался. Что бы такое изобразить, чтобы Варкус сразу понял, что из Балаи может выйти толк, и оставил его у себя? Пока он размышлял, рука сама потянулась к бумаге, и вскоре на белом листе отчетливо проступили величественные горы, над ними поплыли легкие облака, а по острым камням весело запрыгала стремительная речка.
— Довольно, — услышал он у себя за спиной чарующий голос мастера. — У тебя неплохая рука. И глаз верный. Красками рисовать не пробовал? — Балаи отрицательно мотнул головой. — Ничего, у тебя еще все впереди. Оставайся.
И потекли дни ученичества. Они складывались в месяцы, месяцы — в годы, но Балаи сетовал лишь на то, что время бежит слишком быстро, ибо только здесь, познавая глубинную сущность искусства, юноша чувствовал себя необычайно счастливым. Все казалось ему интересным и важным. С трепетом и восторгом изучал он творения величайших древних художников, которые несколько поколений предков Варкуса старательно собирали, чтобы потомки но утратили представления о красоте. Затем долгими днями усердный ученик копировал статуи, барельефы, рисунки, картины, чтобы отработать четкость линий и чистоту формы. Учитель не раз говорил, что такая работа рождает лишь хорошего подражателя, но не творца, однако и это необходимо, ибо Великие Древние не зря оставили после себя наследие. По нему, как по мудрым книгам, должны учиться благодарные потомки. А творцом человек становится лишь после того, как понимает: у него есть что сказать людям.
— Прежде чем браться за работу, — поучал своих подмастерьев Варкус, — долго думайте над тем, что хотите создать. Вы уже овладели мастерством хороших ремесленников, теперь добивайтесь выразительности. Возьмите любой материал и одухотворите его. Пусть руки выполняют веления сердца и разума.
Чем больше Балаи узнавал Варкуса, тем больше восхищался этим человеком. Боги указали художнику его предназначение, одарили его множеством талантов. Если он брался за кисть, полотно оживало. Изображенные им люди, казалось, беседовали с теми, кто на них смотрел, деревья колыхались под дуновением ветра, цветы благоухали, а солнце грело тонкими, едва уловимыми лучами. Если Варкус присматривал какой-нибудь поделочный камень, под его резцом тот обретал душу. Презренное золото и холодные самоцветы превращал он в удивительные волшебные сказки, и даже дурнушка становилась красавицей, если на ней было надето украшение, сотворенное Варкусом. Однажды художник показал Балаи крошечную серебряную статуэтку танцовщицы, и восхищенному ученику почудилось, что зазвучала музыка, а изящное тело танцовщицы начало изгибаться в такт ей.
О! — воскликнул юноша. — Да ведь она живая! Воистину, учитель, боги благоволят тебе.
— Не знаю, — пожал плечами Варкус. — Милость богов дарует нам силы, но, если ты не хочешь или не можешь много работать, боги отвернутся от тебя. Так что без усилий человека не получится настоящего художника.
— Как удалось тебе создать такое чудо? — спросил Балаи.
— Запомни два основных правила, — ответил мастер. — Во-первых, если хочешь быть художником, оставь все печали и заботы, кроме искусства. Душа твоя должна быть подобна зеркалу, которое отражает мир во всем многообразии форм и красок, оставаясь при этом неподвижным и ясным.
— А второе?
— Изучи пропорции человеческого тела, после чего займись наблюдениями. Смотри на людей: как они стоят, ходят, разговаривают, плачут, смеются, ссорятся. Обращай внимание, какие у них при этом лица. И всегда носи с собой маленькую книжечку с чистыми листами. В ней делай зарисовки. Когда она кончится, возьми другую, но старую никогда не выбрасывай. Не полагайся на память, ибо движения тел бесконечны.
Каждое слово учителя Балаи воспринимал как откровение богов, и результаты не замедлили сказаться. Довольно скоро он стал одним из самых любимых учеников Варкуса, которому художник прочил великое будущее. Он вообще-то относился к своим ученикам довольно ровно, потому что бездарных прогонял сразу, а ленивых — чуть позже. Но двоих он все же выделял: Балаи и его приятеля Далуса из Аквилонии. Однажды Балаи случайно услышал, как Варкус говорил жене:
— Далусу, к сожалению, не хватает изобретательности и вдохновения, зато он блестящий мастер с чуткими руками, хорошо понимает замыслы и предельно точно выполняет их. Балаи тоже чуть-чуть не хватает фантазии, он вряд когда-нибудь сможет создавать диковинные образы, но зато он обладает душой, чувствительной ко всему прекрасному. Его работы изящны и утонченны. Мне очень нравятся эти юноши, и я рад, что они дружат. Когда я работаю Далусом, у меня словно четыре руки, а когда с Балаи — две души.
Эти слова окрылили юношу, и он удвоил свои старания. Пять лет пролетели для него, как один, и он даже слегка огорчился, когда Варкус сказал ему:
— Годы твоего ученичества подходят к концу. Ты очень многому научился за это время, и, по моему мнению, стал достоин звания художника. Но прежде чем я позволю тебе работать самостоятельно, тебе придется сдать своеобразный экзамен. Ты должен сам задумать и исполнить какую нибудь работу. Я ни в чем не буду ограничивать тебя. Это может быть картина, ювелирное украшение, крошечная статуэтка, чаша, ваза или большая статуя. Главное — в ней должна быть твоя душа.
— Я думал об этом, учитель, — ответил Балаи, — и знаю, что бы мне хотелось сделать.
— И что же?
— У одного из твоих садовников, Фарраса, есть дочь
— Нирала? Знаю, прелестное дитя. Изящное, милое и веселое, как птичка. А сколько ей лет?
— Двенадцать. Но дело не в ее возрасте. Она так очаровательна, что мне хотелось бы создать статую из бронзы, изображающую девочку с букетом цветов.
