как бы в подтверждении слов, заговорила сама Бити:
– Со мной всё хорошо, мамочка. Госпожа Алесса, отговорите маму звать доктора. Мне только бы поспать.
В смятении Алесса перевела взгляд с сиявших серебряной позолотой глаз девчушки на стену в изголовье кровати. Там в центре висели забавные, выполненные в виде звезды, часы. И тут отметила наблюдательная госпожа Алесса новую странность: стрелки на часах замерли где-то с четверть часа назад и упрямо стояли на месте. Как раз тогда, когда началась эта канитель с минутами. Конечно, часовой ход могли просто забыть завести. Но слишком много чудного творилось с утра.
– А что с часами? – прямо спросила дама, не отрываясь от молчаливых стрелок.
– Ах, часы, – Клара только теперь их будто заметила, – да кто ж знает. Да и дело ли теперь до них? Что с Бити делать? – и запричитала как заведенная. – Моя малышка, моё солнышко, моё дитятко.
Но Алесса прямо-таки чуяла крепкую связь часов и болезни соседской девочки.
– А ты знаешь? – обратилась она к Бити.
– Время заболело, – слабеньким, уставшим голоском отозвалась девчушка, протяжно зевнув при этом.
– Откуда тебе это известно? – осторожно поинтересовалась госпожа Алесса, косясь на Клару. Та в недоумении и с упрёком уставилась на подругу, правда, позабыв о своих завываниях.
– Оно пришло ко мне под утро, – прошептал детский голосок, Бити начинала погружаться в сон, её сияющие глазки с трудом моргали, отгоняя сонный дурман. – Время тоже болеет. Ему нужно как следует выспаться, ведь ему всегда некогда.
– Она бредит, – опомнившись, заохала мадам Клара, оправдывая слова дочери. – Ну какое время? Да и как время может заболеть ни с того ни с сего? Ерунда.
– Как знать, – только и раздалось в ответ.
Но на ощупь лобик малышки оказался прохладным, что, впрочем, ни капельки не угомонило беспокойную мамашу.
– Спать… нужно поспать, – вылетело еле слышными вздохами из уст Бити.
Алессе даже послышался тонкий, тщедушный голосишко, точно волос, вплетшийся в слова девочки.
Бити сомкнула глаза и уснула. Ничего не оставалось, как просто дать девочке хорошенько выспаться.
– Идём, Клара, пусть Бити поспит.
Алесса вытолкала из детской спаленки хныкавшую мать и уговорами довела до кухни, где уже вовсю хозяйничала мадам Росанна.
– Но может, всё же пойти за доктором? Вдруг это серьёзно? – не унималась Клара, правда, поддалась влиянию соседки и послушно села на стул.
– Бити же сказала, что ей нужно поспать, – внушала госпожа Алесса, чувствуя, что медлительная тяжесть в ногах и руках потихоньку тает.
– Но как же её глаза?
– Пройдёт, – отмахнулась Алесса, её взглядом поддержала мадам Росанна, подав обеим женщинам чашки с горячим чаем.
– А покамест попьём чай, – изрекла пожилая дама, громко отхлёбывая из своей чашки дымящийся напиток, – нам спешить некуда, не так ли?
– Ага, – кивнула госпожа Алесса, – пускай время отдохнёт, ему ещё столько предстоит идти.
Бити очнулась лишь наутро следующего дня, и глаза её вновь обрели каре-зелёный оттенок, полностью утратив смесь серебра и золота.
Как оказалось, весь остров, пока спала Бити, сотрясала череда странностей: у кого часы дома вращали стрелками, как ошпаренные, у кого, напротив, еле двигались, точно их смазали мёдом. Но как только девочка проснулась, время возобновило свой прежний ход, а жители Чэро больше не испытывали на себе чудного дискомфорта.
Уже через неделю история была позабыта, всё вернулось на острове к былой привычности, но госпожа Алесса, по обычаю наведываясь к соседям, всё же пристальнее обычного задерживала взор на ясных очах Бити. Со странной смесью тревоги и надежды женщина высматривала в двухцветных радужках глаз проблеск золотого серебра. Вдруг Хроносу вздумается вновь поспать.
Но прислушиваясь к себе и вдруг улавливая промельк искорки в глубине детского взгляда, Алесса честно отмечала, что не боится, а скорее надеется.
Чудеса для художника
Дом маленький, но уютный, располагался на границе Тихого Леса, который звался так из-за одной особенности: какой бы шустрый ветер не навещал те места, деревья стояли недвижно, лишь верхушки крон чуть заметно дрожали. И такая необыкновенная тишина и невозмутимый покой царили в этом лесу, что местные люди давно были уверены – лес находится под чарами особой магии, а потому священен и уникален.
В доме жил Художник. Конечно, у него было имя до того, как он поселился на лесной опушке, но селяне, жившие в простоте и по той же простоте душевной с первого дня стали звать новожила Художником, по призванию, кое привело его в местные края. Вскоре прозвище прилепилось и подмяло под себя истинное имя, а сам новосёл так к тому привык, что иной раз с трудом мог припомнить собственное наименование, охотнее откликаясь на дарованный ему титул.
На льняных холстах Художник изображал пейзажи. Стены его домика пестрели бесчисленными закатами на равнинах и рассветами в горах, пасмурными днями в городах и грозовыми ненастьями в морских далях. Ярчайшими звёздочками среди полотен сияли солнечные полдни лесных полян и каменистых плоскогорий.
Всяк переступая порог жилища Художника, входил с благоговением в сердце и долго ещё хранил торжество увиденного, не в силах передать в пересказе всю красу красок и точность линий.
И, конечно же, Тихий Лес настойчиво манил Художника своею тайной и клубящимся, точно морской прилив, утренним туманом – завзятым гостем леса. Сделав около сотни набросков карандашом и написав акварелью не меньше изображений деревенских окрестностей, и само собой, лесной опушки, после года обитания бок о бок с Тихим Лесом Художник наконец твёрдо решил направиться в лесную глубь в поисках новых видов для будущих картин. Не то чтобы он ни разу не наведывался в тенистую гущу спящих деревьев, очень даже много раз Художник прохаживался по единственной, пользовавшейся доверием у местных, тропинке, забираясь порою так далеко, что все деревенские звуки тонули. И постоянно выходила чудная странность: всякий раз живописец ненароком забывал дома то кисти, то нужную краску, а то и вовсе холст, что уже ни в какие ворота.
– То лес хитрит, не желает просто так свои красоты делить с холстиной, – пошучивали селяне всяк раз, когда несолоно хлебавши возвращался незадачливый Художник из Тихого Леса.
– Да не лес то, а моё разгильдяйство, – сетовал тот, но всё ж кидал украдкой озадаченный взгляд на спокойные верхушки деревьев.
– Ну, ну, – озорно щурясь и беззлобно скалясь, вторили селяне, – и разгильдяйство.
И вот одним погожим весенним утром Художник, пересчитав все краски, карандаши и кисти, уложил их в чемоданчик, свернул в рулон с десяток чистеньких холстов и, закинув за спину треножный мольберт, бодрой походкой направился из своего домика в глубь опушки.
Чуток продвинувшись, он вдруг обнаружил – привычная белёсая дымка не стелилась по земле как всегда, точно на сегодня туман передумал заявляться в гости в лес, тем самым нарушив привычный ритуал.
«Вот ведь неудача. Именно сегодня, когда я прихватил всё, ничего не забыв. А как хороши деревья в
