Крики, доносившиеся сверху, могли привести в ужас самого закоренелого во зле некроманта. Конан, никогда не отличавшийся сентиментальностью, чуть не до кости изгрыз себе кулак — особенно, когда плач ребенка оборвался коротким жалобным всхлипом…
Но этого мало. Чьи громадные крылья хлопали там, наверху, под леденящее кровь завывание Ночных Клинков? Чье холодное дыхание сочилось сквозь доски верхней палубы? Чье утробное урчание доносилось оттуда, смешиваясь с дикими воплями умирающих?..
Утром мимо весельных дыр текла смываемая с верхней палубы кровь.
И вновь галера резала неведомые воды.
Прошла неделя. Люди умирали во множестве. Конан мрачнел — и отчего-то очень пристально прислушивался к голосу капитана…
В тот день киммериец отложил часть своей утренней порции.
Ближе к полудню, когда задул попутный ветер и гребцы получили небольшую передышку, многие потянулись за едой. Достал свой кусок и Конан, затолкал его в рот и принялся жевать. Скривился — от рыбы ощутимо несло тухлятиной — и нагнулся к весельной дыре, чтобы сплюнуть. Палубный, напыщенный и важный, словно индюк на птичьем дворе, прохаживался взад-вперед по дощатому настилу посреди гребной палубы.
Неожиданно раздался голос, очень похожий на рык капитана галеры (его все рабы слышали по утрам и вечерам, когда тот распекал свою команду за различные провинности), внезапно произнесший:
— Архам! Быстро сюда, ты, ослиноголовый мерин с куском дерьма вместо головы!
Палубный, которого звали Архам, аж подпрыгнул на месте. Лицо его побагровело, став красным, точно свекла. Многочисленные побрякушки, украшавшие его волосатую грудь, жалобно задребезжали, когда он, словно ошпаренный, ринулся к ведущему наверх трапу.
Заметивший проделку киммерийца Хашдад только покачал головой. Конан его отлично понимал. Плохое настроение боцмана обернется побоями и смертями товарищей киммерийца по несчастью…
С палубы донесся раздраженный раскат капитанского голоса. Нет, он не звал никого наверх! А у Архама, верно, и впрямь кусок дерьма вместо головы, если ему начинает чудиться подобное! Так что пусть палубный боцман убирается с его, капитанских глаз, долой, пока дело не дошло до большего!..
Все это сопровождалось веселым гоготом остальной команды.
Весь красный после капитанской выволочки, Архам вернулся назад, на свой пост. Рабы не подняли голов, делая вид, что ничего не заметили.
Разумеется, палубный боцман постарался отыграться на гребцах.
Хашдад получил дюжину плетей за непочтительный взгляд; другим перепало не меньше. Досталось и Конану, но киммериец лишь усмехнулся вслед разъяренному толстяку.
Спустилась ночь. Гребцы верхнего ряда весел отдыхали; галера шла, подгоняемая свежим попутным ветром и работой рабов нижней палубы. Хашдад, которому не давала заснуть исхлестанная спина, со стоном пошевелился, переворачиваясь на другой бок; и тут раздался голос, очень похожий на рык палубного боцмана Архама:
— Скоты! Весла на воду! Задний ход! Быстро! Руки полусонных рабов исполнили команду прежде, чем успели даже толком осознать, что же им было приказано. Весла опустились в воду, уперлись в нее…
И тут же с треском сшиблись с веслами нижнего ряда, упрямо гнавшими судно вперед. В один миг воцарился сущий хаос. Треск ломающегося дерева, хряск разносимых уключин, крики раненых… Рабов сбрасывало со скамей, многие получили серьезные ушибы и ранения; галера стала беспомощно разворачиваться по ветру. Парус захлопал и обвис.
— Весла сушить! — послышался нечеловеческий рык капитана, выскочившего, в чем был из каюты. — Архам, скотина!!! — Плечо капитана было окровавлено.
Мало-помалу сумятица улеглась. Экипаж разбежался осматривать повреждения, галерный целитель (нашелся, оказывается, и такой) начал обход, кое-как врачуя многочисленных раненых. Его работа заняла почти всю оставшуюся часть ночи. Попятнаны оказались почти все гребцы, сломано было не меньше трети весел, разнесено немало весельных дыр… Галера могла лишь едва-едва ползти под своим небольшим парусом.
Палубного боцмана выкликнули наверх, к капитану. Со своего места Конан видел и слышал всю их беседу, если только так можно назвать яростный рык одного и жалкие запирательства другого. Архам уверял, что мирно спал в своей конуре на носу, однако это лишь бесило капитана еще больше.
— В якорную! — оплевав Архама с головы до ног, рявкнул, наконец, капитан. — Посиди там. Может, после этого то дерьмо, что в твоей башке, станет варить хоть немного лучше…
По всем палубам уже пролетел слух, что палубный боцман спятил от жары. Похоже, в этом не сомневался и капитан.
Галера с грехом пополам двинулась только наутро. В ход пошли все запасные весла, но они сумели покрыть едва ли четверть убыли. Многие гребцы поневоле оказались не у дел.
Капитан Клинков Ночи (Конану так и не удалось выяснить, что означает сие странное слово) рвал и метал. Однако он мог забить и запороть хоть всю команду, но весел здесь, в открытом море, взять было все равно неоткуда. Галера повернула на юго-запад, где располагались какие-то острова.
— Что ты задумал, киммериец? — как-то вечером спросил Хашдад у своего соседа по гребной скамье. — Зачем тебе все это потребовалось? Смотри, сколько наших попятнало!
— Зато теперь они могут не так надрываться! — рыкнул Конан. — Не видишь, борода — галера тащится медленнее, весел мало, смен больше — и у людей прибавляется сил?.. Ах, видишь?.. Так чего ж тогда спрашиваешь? Если понял, тогда молчи. Нужно только выждать момент…
Галера тащилась к неведомому архипелагу целую седьмицу. И все это время Конан пытался выяснить хоть что-то о неведомых хозяевах судна. Правда, рабы рассказать могли немногое. Многие попали на судно так же, как и Конан; иных захватили во время пиратских набегов, третьих просто купили в портовых городах. Все, что удалось разузнать киммерийцу, сводилось к тому, что галера Братьев Ночи (они же Клинки Ночи, они же Ночные Клинки) бороздила все океаны мира. Рабов покупали в хорошо знакомой Мессантии, в Стигии, в Вендии, один раб был даже из Кхитая.
Так ни в чем толком и не разобравшись, Конан решил просто ждать. До земли оставалось совсем немного… а там посмотрим.
Палубный боцман Архам вернулся к своим обязанностям, но вел себя уже куда тише. Похоже, он и сам начинал верить в то, что у него от жары несколько помутилось в голове. Ходил осторожно, все время прислушивался, завел привычку переспрашивать сопровождавшего его надсмотрщика, не отдавал ли господин капитан каких-либо распоряжений. Все шло так, как и рассчитывал киммериец.
