Через несколько дней они вышли на Великий Торговый Путь и присоединились к торговому каравану купца Джилзана из Кироса, возвращавшегося в родной город с богатым грузом.
Руфия, прекрасно разбиравшаяся во всех хитросплетениях дворцовых интриг, привыкшая всегда добиваться желаемого и постоянно быть в курсе всех касающихся ее событий, взяла общение с караванщиком на себя. Она поведала Джилзану трогательную историю о том, как они вдвоем с ее спутником-северянином оказались в этих местах.
Девушка, назвавшаяся именем своей офирской знакомой Маралы, сказала, что она под охраной отряда своих воинов, которыми командовал Конан (северянин не стал скрывать своего настоящего имени, которое здесь вряд ли кто знал), ехала в Кот к своему дяде, занимавшему видное положение при дворе короля Эйлата. Едва они пересекли границу Пелиштии, на них из засады напали какие-то чернокожие разбойники, и спастись сумели лишь они вдвоем.
Пока девушка говорила, Джилзан как завороженный смотрел на вырез ее тесного платья и, судя по выражению его черных блестящих глазок, был готов поверить во что угодно, лишь бы как можно дольше смотреть на рыжеволосую красавицу. Так что от Конана не потребовалось ничего другого, как только поддакивать время от времени.
— Достопочтенный Джилзан, ты даже представить себе не можешь, как я перепугалась, когда эти чернокожие негодяи, размахивая своими страшными кривыми саблями, набросились на нас из-за деревьев! — всхлипнула хитрая офирка, склонившись к плечу караванщика.— Я даже думать не хочу о том, какая судьба ждала бы меня в руках этих страшных людей, если бы не невероятное мужество и сила моего верного воина!
— О, драгоценная Марала, вытри свои бриллиантовые слезки! Это были недобитые кушитские подонки, да грянут на их головы молнии Птеора и да откажет им в ласке Иштар. Смею тебя заверить, лишь жалкие остатки кровожадных дикарей доселе скрываются в лесах Либнанских гор. Пройдет еще немного времени, и их до последнего выловит ополчение нового владыки Асгалуна Маздака!
Руфия, умело направлявшая беседу, немедленно заговорила об Асгалуне, чтобы выведать последние новости.
— Король Маздак? Несчастной Пелиштией же правил безумец Акхиром. Он, говорят, еще объявил себя богом.
— О моя офирская газель! — всплеснул руками Джилзан.— Сейчас я, истинный очевидец необычайных событий, расскажу тебе невероятную историю о том, что произошло в столице Пелиштии Асгалуне! — Он дружески пихнул локтем Конана в бок и хитро ему подмигнул: — Кстати, северянин, я надеюсь прилично заработать на этих новостях! Так вот, красавица, ты уже слышала, что Акхиром объявил себя богом. Но мало было случиться такому несчастью с пелиштийцами, как на побережье высадилась целая армия Амры Беспощадного!
— Да что ты говоришь! — распахнула зеленые глаза Руфия-Марала.— Что же заставило его так поступить?
— В этом-то и заключается великий секрет! — понизил голос купец.— Из заслуживающих доверия источников я доподлинно знаю, что военачальник Отбаал, который родом из Акхарии, увел у злобного пирата некую драгоценную кушитскую реликвию. А именно за этим могущественнейшим магическим талисманом также охотился и командир кушитских наемников Имбалайо. Но коварному Акхирому удалось угробить и Отбаала, и Имбалайо и завладеть талисманом!
— И что же было дальше? — Руфия едва сдерживала смех, но увлеченный своим рассказом купец ничего не замечал.
— Потрясенные гибелью своего вождя кушиты кинулись резать мирное население. В городе начался бунт против кровавого деспота. А дальше... В это и поверить трудно. Акхиром считал, что, завладев чародейским камнем, станет неуязвимым и всемогущим. Он почти довел до конца колдовской обряд, но... Не пугайся, красавица! Посланница самого Сета явилась во дворец и покарала нечестивца, обрушив его с небес, которым глупец бросил вызов, на каменные плиты!
— А почему именно Маздак стал королем? — деланно удивился Конан.
— Так ведь именно ему и удалось изгнать проклятого демона! — в возбуждении подскочил Джилзан.— К тому же у него остался и сам Камень Неуязвимости, который кроме всего прочего предупреждает хозяина о задуманном против него зле. Почему же еще, ты думаешь, злобный нечестивец Акхиром, покарай его Птеор, так долго был у власти? Я своими глазами видел, как во время коронации Маздак показывал магический амулет народу. А потом жрецам Птеора было откровение, и сам Владыка Неба сказал, что благословляет на правление в Асгалуне могущественнейшего демоноборца, доблестного воина и мудрого владыку!
Далее Джилзан поведал, что Маздак как дальновидный государственный муж (уж кто-кто, а Конан прекрасно знал, насколько может быть красноречивым хитроумный Маздак) буквально за несколько дней убедил восставших против тирании безумца Акхирома горожан, что причина их бед — наемники-иноземцы. Обретя врага, на котором можно было сорвать годами копившуюся злость, пелиштийцы сплотились под знаменем Маздака и принялись истреблять анакийских приспешников Акхирома и чернокожих кушитов.
Справедливости ради надо сказать, что гирканец оказался мудрым правителем и занимался отнюдь не разграблением сокровищ, неправедно нажитых Акхиромом, а укреплением внутреннего положения Пелиштии. Поспешно короновавшись, он не только отменил бредовые законы Акхирома, чем вызвал ликование у простых пелиштийцев, но и существенно уменьшил налоги с ремесленников и купцов, добившись увеличения торгового оборота и производства товаров. Кроме того, вкусившие крови ополченцы, опьяненные победой над кушитами и анакийской родней Акхирома, души не чаяли в своем новом короле. А его провозглашение культа Птеора-Адониса государственной религией обеспечило ему поддержку жрецов.
— А что стало с Амрой? — полюбопытствовал Конан.
— Его пираты, узнав о том, что к власти пришел такой сильный правитель, бросили своего предводителя на произвол судьбы и уплыли восвояси. А сам Амра, говорят, со своей подружкой, бывшей любовницей Акхирома, бежал к берегам Стикса,— завершил свою историю купец.
Конан мог только диву даваться, как хитроумный Маздак умудрился обставить события, настоящей причиной которых был карточный проигрыш. Если бы киммериец, который с самого начала был рядом с Маздаком, лично не подал гирканцу идею примкнуть к бунту горожан, чтобы укрепить свое положение, то вполне мог бы и сам поверить в такую невероятную историю.
Северянин, больше всего ценивший в людях силу и присутствие духа, не испытывал к могучему гирканцу ни зла, ни зависти. Он понимал, что им вдвоем было бы тесно в крошечной Пелиштии. Убедившись, что Маздак не стал натравливать на них с Руфией своих цепных псов, Конан вздохнул с облегчением.
