– У тебя есть родичи, – сказал сын ванакта. – У тебя есть я. Пошли, а то я боюсь.
12
Глыбы окраинных домов растворяются во мраке. Микены исчезают, канув в черные воды Стикса. Остается дорога, да смутные очертания холмов, да пара одиноких теней, бредущих долиной Аида. Ночи пора закончиться, но она длится и длится. Розовоперстая Эос медлит коснуться края земли на востоке. Гелиос обретается неизвестно где. Даже Луна‑Селена отказывается явить смертным серебряный лик. Лишь созвездие Персея сияет ярко, как никогда. Иные звезды – те, кто осмелился высунуть нос из укрытия – рядом с дедом кажутся светляками на фоне пылающих углей. Дед гневается? Или, напротив, пытается ободрить внуков? В любом случае, с момента своего появления на небосводе Персей не сдвинулся ни на волос. Что‑то случилось с небесами. Со временем. С мирозданием…
– Там огонь, – говорит Ликимний.
Впереди дергается охристый комок пламени. Живое существо силится разорвать путы, замирает на миг – и вновь начинает метаться, распушив лисий хвост.
– Факелом машут, – успокаивает мальчишку Амфитрион.
Мысль о разбойниках, приманивающих ротозеев, гаснет падающей звездой. Путник такую «приманку» за десять стадий обойдет. Только дураки, вроде них с Ликимнием, и сунутся. На первый взгляд чудится: до мятущегося факела – рукой подать. Однако сегодня лжет не только время, но и расстояние.
– Держись у меня за спиной, – предупреждает Амфитрион.
И останавливается, не желая подходить вплотную.
– Радуйтесь! Что‑то случилось?
– Радуюсь, да, – сообщает факел знакомым басом. – Случилось.
– Тритон?!
– Убегает она, – жалуется Тритон. – Хорошо, ты пришел.
Появлению Амфитриона он ничуть не удивлен. Зря, что ли, факелом махал?
– Кто убегает?
– Эта наша, – подумав, тирренец исправляется: – Твоя. Я ее на колесницу, а она убегает. Я ее, а она… Дубина!
Кинувшись вперед, Тритон с криком восторга завладевает вожделенной дубиной. Там, где он раньше стоял, возникает Алкмена. За девушкой – колесница с Анаксо. Мать – статуя, которой все равно, куда ее везут. Дочь – статуя, которую никуда не увезут против ее воли.
В одном женщины сходны: обе молчат.
– Я знаю, что ты сделал для друга, – наконец говорит Алкмена, указывая на тирренца. За спиной Амфитриона сопит маленький трусишка, делая вид, что он тут ни при чем, и сразу становится ясно, от кого Алкмена знает правду. – Что же ты тогда сделаешь ради жены? Я иду с тобой, и хватит об этом.
А ночь обнимает Пелопоннес, и нет ей конца.
– Кто сел в Микенах? – спросил Птерелай.
– Сфенел, – ответил дядька Локр.
Его всю жизнь звали дядькой. Кормчий с младых ногтей, случалось, он недоумевал: почему? У него и племянников‑то нету… Наверное, судьба. Вот Зевс – Громовержец. А он, Локр – дядька. И ничего не поделать.
– Сфенел? – удивился Птерелай. По лицу вождя телебоев ясно читалось, что Сфенелу Персеиду он не доверил бы и свиней пасти. – А эти? Пелопиды?
– Младшенькие? Прогнали их. Взашей.
Дядька Локр показал: как.
– Хорошо еще, живыми ушли. Проклятые, одно слово! Бед натворили, с бараном своим. Овны сраные! Ходят слухи, они и оракул купили. Очень уж хотелось на микенский тронос влезть. Слыханное ли дело – оракулы покупать?
Птерелай пожал плечами. Он не видел в покупке оракулов большого греха. Над головами мужчин гнусно орали чайки. Шум прибоя заглушал голоса людей, но был бессилен против воплей крылатых тварей.
– Ну, Зевс и взъярился, – кормчий с опаской глянул вверх. Его устраивало все: облака, чайки, блеклая синь. Шторм с недавних пор устраивал тоже. Главное, чтобы солнце катилось днем, а спало ночью. – Развернул Гелиоса вспять. С запада, значит, на восток. Ох, и гиблое же дело, если с запада на восток! Хуже не придумаешь! Хуже только, если вдребезги…
– Знаю, – отрезал Птерелай.
Менее всего вождь телебоев был склонен к досужей болтовне. Он до сих пор помнил тройную ночь, когда Зевс разбил молнией солнечную колесницу Гелиоса. Ночь являлась Птерелаю в снах, и Крыло Народа просыпался мокрый от пота. Трое суток темноты. Трое суток холода. Трое суток безлунья. Звезды мышами попрятались в черные норы. Лишь Персей насмешливо сверкал во мраке. Этот и при жизни‑то ничего не боялся…
– Много кораблей потерял? – с сочувствием осведомился дядька Локр.
– Много.
– Потонули? Ну да ладно, тебе ладьи не строить. Твоя стройка – море. Была ладья пилосская, стала тафийская. Была эвбейская, стала тафийская. Была с Крита, да сплыла…
Дядька Локр заперхал, закрутил бородой. Смех клокотал в его глотке. В беседе с Птерелаем, опасным, как внезапная буря, кормчий мог позволить себе больше прочих. Кто доставил Птерелаю сыновние тела для погребения? Он, дядька Локр. Кому Птерелай до смертного костра благодарен? Ему, дядьке Локру. Теперь кормчему в любых водах страшиться нечего. Тень Крыла Народа на дядьке Локре. Кто дерзнет? кто осмелится? – то‑то же…
«И о перстне никто не вспомнит,» – про себя добавил кормчий. Письмо и перстень, которые он доставил сыновьям Птерелая от Атрея с Фиестом, жгли память каленой медью. Хвала богам, не дурак. Все понимал. И держал язык на привязи.
– Вырвать ему язык? – спросила Комето у отца.
Кормчий скосил глаз на проклятую девку. Мысли читает, даймон. А что? Возьмет и вырвет! Запросто. Морда у девки – разбойничья. Ухмыляется по‑волчьи, одними губами. Раскроет рот – сразу видно, где зубов недостача. Славно девке приложили, от щедрого сердца. Хвала богам, шрамов не осталось. Ходит за отцом сторожевым псом. Ножик на поясе. Вчера этим ножиком козла резала. Села верхом, ухватила левой рукой за челюсти, задрала башку, и ножиком – р‑раз! Кровь так и хлынула. Раб еле успел чан подставить. Девка дождалась, пока агония кончится, и голову козлу отсекла. Ловко так, мастеровито. Дядька Локр на своем веку козлов зарезал – что девок завалил. И то ждал, пока гребец придержит козла сзади, а второй – за рога. Эта же бедовая – р‑раз! Яйца оторвала, собакам бросила…
Дай такой веретено, она тебе его в задницу затолкает.
– Язык? – задумался Птерелай. – Нет, он мне языкатый нужен. Значит, Пелопидов из Микен выгнали? И где они теперь?
Кормчий насупился:
– В Мидее.
– Сфенел не отобрал подарок?
– Нет. Пусть сидят, сказал. Они там друг дружку быстрей сожрут.
– Жрут?
– Помаленьку. Болтают, Атреева жена к Фиесту бегает. Быть беде! Дурное семя, вредное. Не я, оракул Додонский вещал: быть беде…
