– Гий? Ты?
– Амфитрион?!
– Радуйся, Гий, сын Филандра!
– Радуйся, Амфитрион, сын Алкея! Не узнал! Клянусь Зевсом, не узнал!
– Скитания не красят человека.
– Да ладно! Тебя бы отмыть, постричь…
Гий прикусил язык. Не отмыть – очистить. Перед богами и людьми. Тогда Амфитрион станет прежним. Может быть. Отвечая тайным мыслям посланца, сын Алкея с былой легкостью вскочил на ноги. Сделал шаг навстречу, распахнул объятия – и остановился. Почему? Советник и сын советника, Гий умел соображать быстро. Кто рискнет обниматься с изгнанником, не очищенным от скверны убийства? Но есть ли лучший способ заслужить доверие изгнанника?
Кинувшись к другу детства, Гий крепко обнял Амфитриона.
– Знаешь, как я рад тебя видеть?
– А я?!
– Ох, да тише ты, раздавишь! Это у тебя ребра из бронзы…
Амфитрион отпустил посланника, отстранился. Лед во взгляде растаял без остатка. Сейчас там плескалась лучистая радость.
– Пошли в дом? Я тут гость, конечно… Но ведь ты тоже гость. Мой! Боги, как давно у меня не было гостей! В доме есть вино, и лепешки с сыром, и мясо козленка…
– Идем! – Гий хлопнул Амфитриона по плечу, чуть не отбив себе руку. – Мои люди…
– Всех накормим! Всех напоим! Алкмена! Посмотри, кто к нам приехал! Неси воды – умыться с дороги…
На миг перед Гием возник прежний сын Алкея: веселый богач и щедрый хозяин, чей дом в Микенах до рассвета гудел от пиров. Затем внимание посланца привлекла вышедшая во двор Алкмена. Да, повзрослела. Дерзкую девчонку сменила молодая женщина. Лицо, осанка… Должно быть, Амфитрион поделился с Алкменой толикой суровости. Или это в ней от прабабки Андромеды? Хороша! Определенно хороша. Еще бы приодеть…
– Иди, иди! Засмотрелся он…
«Бедно живут, – оценил Гий, переступив порог. – Ни рабов, ни прислуги.» Когда Алкмена принесла воды и сразу ушла, Амфитрион сам омыл гостю ноги, подал ковш и лохань для омовения рук; налил в кратер вина, разбавил, принес хлеб. Замер в ожидании. Ну да, конечно. Изгнаннику нельзя обращаться к богам. Даже плеснуть вина в сторону очага – и то запретно.
– Да будет милостив к нам Зевс‑Гостеприимец! – Гий щедро брызнул вином на пол. – Твое здоровье, друг мой! Пусть боги исполнят твои заветные желания!
Отломив край лепешки, он принялся жевать. «Гостевой дом», выстроенный на отшибе, убедил Гия в житейском опыте здешнего правителя. Вроде, и в городе – и за чертой. Обстановка скромная: ни тебе серебряных кубков, ни треножников для лампад, ни трапезных лож. Живи, ешь‑пей, но знай свое место.
«Не очистят, – уверился Гий. – Иначе во дворец бы позвали.» Он вспомнил наставления Алкея, полученные накануне отъезда. Мой сын – воин, предупредил калека. Будь воином и ты. Переходи к главному сразу, без ходьбы вокруг да около. Никаких намеков и двусмысленностей. Бей наотмашь, не давая опомниться. Иначе проиграешь битву.
– Твой отец, – твердым голосом сказал Гий, – велит тебе уходить с Пелопоннеса.
– Велит?
– Да.
Амфитрион испытующе разглядывал посланца. В глазах его читался интерес – такой, от которого у Гия закололо под ложечкой. С опозданием Гий понял, что Амфитрион сейчас видит не друга детства, а своего отца – того, кто «велит».
– Почему же?
– Ты носишь в себе войну. Однажды найдется смельчак, который тебя очистит. Тогда войны не избежать.
– Пока смельчаков не нашлось.
Смех изгнанника вышел горше придорожной полыни.
– Все опасаются брать на себя ответственность. Но ничто не может продолжаться вечно.
– Думаешь? – спросил Амфитрион.
3
Дорога ложилась под сандалии, колеса и копыта. Вилась змеей меж холмов. Пылила. Расползалась жирной грязью, норовя сбросить путников со скользкой спины. С наслаждением одаривала камнями и выбоинами. Пыталась удрать в горы, превратиться в козью тропу и втихаря сойти на нет, заведя в непролазную глушь. А они все шли, упрямцы. Путь в Микены и Тиринф закрыт, но Пелопоннес велик. Аргос и Мантинея, Коринф и Мегары, Пилос и Сикион, Трезены и Арена, Спарта и Эпидавр. Где‑нибудь, да сыщется басилей, что очистит изгнанника.
«Идем в Спарту, – сказала Алкмена. – Ты воин.»
«Ну и что?»
«В Спарте ценят воинов. Тебя очистят, и мы поженимся.»
Амфитрион кивнул. «Эбал Спартанец женат на моей тетке Горгофоне, – подумал он. – Эбал не Пелопид…» С недавнего времени сын Алкея перестал доверять Пелопидам.
«Клятва, – лязгнул в голове голос покойника‑Электриона. – Ты клялся, племянник!»
Амфитрион кивнул еще раз: тени, восставшей из Аида.
«Я помню. Помню…»
Деревни, именующие себя городами. Города, беднее деревень. Заночевать под крышей – редкая удача. За фибулу с опалом и серебряную пряжку Амфитрион купил два походных шатра, одеяла и медный котел. Женщины не должны спать на голой земле. Да и Ликимний – тот еще бродяга…
Колесница сломалась на границе со Спартой. «Дурной знак, да!» – расстроился Тритон. Как в воду глядел. Басилей Эбал их принял. Дал приют во дворце, честь по чести. И от беседы не отказался. Выслушал. Сочувствовал. Правда, бороду при этом теребил – чуть не выдрал. Ну да мало ли, у кого какая привычка? Повозку с ослом выделил. Еды дал, не скупясь…
Вот только очищать отказался.
И не возмутишься, не рявкнешь в сердцах: «Почему?!» В своем праве басилей. Скажи спасибо за добро, за ласку, и иди дальше, изгнанник.
– Стойте! – ударило в спину, когда они уже миновали ворота.
Тетка Горгофона, жена Эбала. Две рабыни не поспевали за госпожой, самолично тащившей увесистый мешок.
– Возьми. Пусть боги будут милостивы к тебе. Ко всем вам.
Тетка развернулась и пошла обратно, не оглядываясь.
В мешке обнаружились наконечники для копий, три ножа, пять пар крепких сандалий, теплые плащи… Дар воина воину. Горгофона была истинной дочерью Персея и Андромеды. На сердце сделалось теплее. Что ж, попытаем счастья в другом месте.
Все смотрели на Амфитриона. Куда теперь?
– В Тегею, – он махнул рукой на север.
Почему в Тегею? Он и сам не знал. Может, потому, что близко? Потому, что Тегеей правит не сын Пелопса? Ну так Эбал – тоже не Пелопид. И что это изменило?
Скрипела повозка. После привала осел заартачился, желая вернуться домой. Пинок Тритона вернул склочное животное на стезю добродетели. Теперь осел ревел, едва завидя Тритона, и был на диво послушен. Тегея, укрытая за лиловыми горами, медленно приближалась.
В Тегее они гостили месяц. Местному басилею очень хотелось послушать о битвах с телебоями – из первых, так сказать, уст! От лавагета‑победителя! Когда еще такой случай представится? Кормил‑поил, чествовал, отпускать не хотел. Покои выделил – каждому отдельные. Даже Тритону, как герою войны. Тритон был счастлив. При случае басом шептал на ухо:
