А если стены окажутся отвесными, если не выручит ловкость (да и какая ловкость с таким брюхом?), тогда придется раздавить стеклянный шарик, зашитый в пояс.
Ах, как не хочется! Ценная вещь, подарок Алмаза! Всего один раз высвободит шарик свою силу — и спасет хозяина!..
Но в чем это запутались ноги? Словно связка веревок брошена на каменный пол…
Двуцвет с отвращением пнул невидимую во мраке гадость. Гадость оказалась упругой и, похоже, прилипла к башмаку.
Встревоженный маг присел на корточки и, преодолевая брезгливость, протянул руки к полу.
Да, веревки, грубые, толстые… почему-то липкие…
Двуцвет яростно дернул ногой — и ощутил сопротивление. Веревки не желали его выпускать.
Неожиданным кошмаром ударило в мозг слово: «Паутина!»
Дождавшись своего злого часа, зашуршали в памяти страшные рассказы о хищных подземных пауках.
Запястье ободрано… почуют кровь… придут…
Двуцвет, запаниковав, выхватил из ножен на поясе кинжал и принялся полосовать чудовищную паутину.
И тут сверху упала на голову и плечи вторая сеть — тяжелая, липкая. Двуцвет рванулся, задергался — но понял, что сам себя заматывает в кокон, и замер. Только сейчас он сообразил, что в короткие мгновения, когда от ужаса тело было неподвластно разуму, он ухитрился выронить кинжал.
Двуцвет грязно выругался, уже не боясь, что его услышит «темный обход». Но тут же замолчал, поняв: рядом кое-кто поопаснее гвардейцев.
Сзади на левое плечо осторожно легло что-то жесткое. Двуцвет скосил глаза, во мраке почти ничего не разобрал, но заледенел от ужаса, представив себе жуткую лапу с когтями-крючьями.
Неведомое существо не спешило рвать добычу. Прикосновение было легким, проверяющим: долго ли жертва будет трепыхаться, скоро ли станет пригодной для еды?
Не-ет! Хватит! Шарик… где шарик?!
И тут Двуцвет понял, что веревочный кокон мешает ему дотянуться до конца пояса, где зашит спасительный амулет.
Паника перешла в запредельный ужас. Беззвучные истерические выклики подступили к горлу, но не вырвались наружу, встали в глотке комом, сотрясая все тело горячечной, туманящей сознание дрожью. Чародей забился в коконе, пытаясь его порвать. Невидимый во мраке хищник убрал лапу, не мешая жертве дергаться и терять силы.
Пленник сильно ударился левым плечом обо что-то твердое. Боль отрезвила, позволила пробиться сквозь вихрь смятенных мыслей одной, вполне разумной:
«Стена? Так близко? Слева?»
А ведь он сдвинул концы пояса на левое бедро, чтобы случайно не разбить шарик, протискиваясь по узким переходам… шел-то он правым боком вперед…
«Помогите, Младшие боги!»
Двуцвет изо всех сил качнулся к стене, стараясь удариться левым бедром.
И получилось, с первой попытки получилось!
Хрупкий шарик раздавился между камнем и бедром.
Послышался хлопок — словно упала деревянная крышка сундука.
Паутина дернулась — и успокоилась. Ее больше не натягивала тяжесть добычи.
Длинная хитиновая лапа недоуменно ворошила во мраке груду одежды. Паук не мог понять, куда исчезла горячая, живая тварь, так аппетитно пахнущая кровью и страхом.
* * *
Хмурое северное небо показалось ослепительно ярким человеку, очнувшемуся на берегу моря.
Он лежал, нагой и беспомощный, на холодных камнях и глядел на чайку, летящую в вышине. И на двоих верзил в меховых куртках и штанах, держащих наготове тяжелые копья. Широкие наконечники целили в грудь распластавшемуся на камнях человеку.
Все это Двуцвет принял за обморочный морок. Но чайка улетела, а верзилы остались — и поневоле пришлось признать их явью.
Но загадкой при этом они не стали. Достаточно посмотреть на их рожи. Не просто тупость, а полное отсутствие мысли. Как мертвецы… впрочем, мертвецы и есть. Колдовское дерево Изумруда выпило из них жизнь, оставило самую малость — чтобы могли выполнять господские приказы.
А значит, чары перебросили его к Семибашенному замку.
— Копья уберите! — рявкнул чародей. — Хозяин вернулся! Я Двуцвет, болваны!
Ничто не дрогнуло в лицах охранников. И копья не пошевелились… Да, верно, его же здесь еще не видели в этом облике!
И что теперь? Мерзнуть здесь, пока к полудохлым уродам не придет смена?
Но вовремя вспомнились слова Изумруда:
«Если эти твари не будут подчиняться — иногда на них такое находит, — скажи вот так…»
И прочирикал на своем языке переливчатое словцо.
К счастью, память у Двуцвета твердая, а слух — впору музыканту. Нужную трель он прощебетал верно.
— Уберите копья, дурачье!.. Вот так. А теперь помогите мне встать!
Зубами щелкая и ощетиня шерсть,
Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть…
И. Крылов
Какой же чудодейственной силой обладают горячая ванна, чистая одежда и бокал вина! И не надо никаких чар. Ванна изгнала недавний страх смерти, чистая одежда вернула самоуважение, а бокал вина заставил поверить в свой героизм, в свое хладнокровие перед лицом опасности.
И теперь Двуцвет, прогуливаясь по замковой галерее и невнимательно обозревая закат над морем, со вкусом рассказывал Алмазу о своих приключениях в «изнанке» замковых стен.
Алмаза заинтересовали монстры, плетущие паутину небывалой толщины и прочности. Он принялся было вслух прикидывать, не пригодится ли подобное умение людям усовершенствованной породы. А может быть, выпустить таких пауков в подземелья замка — чтобы встречали и привечали нежданных визитеров?
Разговор о подземельях навел Двуцвета на воспоминание: кольцо замшелых камней, древние руны на них и черная вода колодца.
— Наш учитель все еще… гостит в замке?
— Еще бы! — тонко усмехнулся Алмаз. — Иначе замок был бы уже разрушен. Недавно я навестил его, прихватив в подарок серебряную цепочку. А ты не хочешь его проведать? Наверняка он будет рад!
— Обязательно, — солгал Двуцвет.
Он не собирался спускаться в подземелье.
Все-таки пугал Двуцвета демон, некогда заключивший договор с троими магами и ставший их учителем. И пусть его надежно удерживают знаки древних колдовских письмен… нет, Двуцвет не пойдет к потаенному колодцу, не хочется, вот и всё!
Чародей вернулся было к рассказу о пауке, но ему помешало появление на галерее женщины.
Высокая, статная, голубоглазая, с двумя толстыми светлыми косами, переброшенными на грудь, она была похожа на супругу богатого джермийского купца, когда та в праздничный день чинно и важно шествует в храм. Впрочем, если бы кто-нибудь высказал надменной особе это сравнение, она бы удивилась и оскорбилась. Чародейка Сапфир имела о себе мнение весьма высокое и в мыслях равняла себя разве что с Младшими богинями.
