чует.
«Их делают бабушки для внучек», — услышал я, хотя отец не произнёс ни слова.
— Во все амулеты надо верить, — после долгого молчания произнёс он. — Вера усиливает действие. Нет веры — нет защиты. Сарубобо — единственный амулет, в который ты можешь не верить. Веришь, не веришь, он всё равно тебя защищает. Не знал?
Я замотал головой.
— А я знаю. Все женщины знают. Похоже, твой Иоши тоже знал, хоть и мальчик. Эта кукла…
Он закашлялся. Думаю, ему сдавило горло.
— Мне кажется, хонкэ, — впервые в жизни отец обратился ко мне, как обращаются к старшему сыну, желая выказать уважение, — этот амулет сделал я. Тот я, вернее, та я, которой была раньше. Для внучки, которой у меня не было. Для защиты и опеки, на счастье и удачу. Поступай, как считаешь нужным, хонкэ, я поддержу тебя в любом случае.
— А матушка? — спросил я.
— И матушка тоже. Сегодня я говорил с ней. После смерти Мигеру она будет счастлива обрести дочь. Ты зря сомневался в своей матери, она прекрасная женщина.
Разговор, которого я так боялся, закончился, не начавшись.
— Твой отец — бабушка?!
В визгливом голосе Иоши дрожало изумление.
Ну да, я ему всё рассказал. Без утайки. И про то, что ходил в управу с доносом на отца, заподозрив того в сокрытии фуккацу — тоже. Я нуждался в его доверии, а это покупается только за искренность.
— Да, Иоши.
— А как же он живёт с твоей матерью?
— Не твоё дело! — окрысился я. — Грамота утверждает, что он отец, вот и живёт. Что-то ты больно любопытный для мёртвого…
— А мать согласится? — извиниться он и не подумал. — Моя мать?
— Ей заплатят. Уже заплатили.
— Значит, согласилась. Небось, напьётся до полусмерти. Или вообще окочурится.
Хотел бы я услышать жалость в его словах. Жалость, сочувствие, опасение, что пьяница Нацуми и впрямь на радостях убьёт себя выпивкой. Нет, ничего такого. Ни капли не вытекло из этой пустой бутылки. Судьба родной матери не беспокоила Иоши.
Ладно, я ему не судья. Найдутся другие судьи.
— Она уже у вас? — вдруг спросил он. — Каори?
— У нас. Мы сразу оставили её у себя, не беспокойся.
— Что она сказала? Когда она впервые увидела ваш дом, что она сказала?
— Сказала: «Какой красивый!» Она пошутила, Иоши. Мы сейчас перестраиваемся, там не на что смотреть. Ночуем в палатке…
Зря я, наверное, это сказал.
— Но ты не думай, это будет хороший дом. Он и раньше был ничего, а теперь и вовсе! Всем места хватит. Мой отец знаешь как гоняет строителей? Те стараются изо всех сил…
— Помогите! — заорал монах басом. — Спасите!
И вдруг замолчал. Бухнулся вперёд, да так, что я едва успел отпрянуть, ударил лбом в пол:
— Господин!
Бас, вздрогнул я. Голос Нобу, бродячего разносчика амулетов, остался голосом взрослого толстого мужчины.
— Господин, он велел передать! Если вы его обманете… Господин, он вернётся! Если вы его обманете, он вернётся! Даже если его запрут в самый дальний уголок ада…
Нобу зарыдал:
— Господин, он точно вернётся! Не обманывайте его, господин, умоляю!
* * *
На заднем дворе управы было непривычно пусто и непривычно тихо. Утоптанную землю притрусила лёгкая порóша. Она таяла под моими соломенными сандалиями. Впрочем, она таяла и так. Солнце низко висело в небе, не скупясь на пригоршни лучей.
— А я уже привык, — сказал господин Сэки.
Он глядел на строение, где ещё недавно содержался монах-двоедушец. Сейчас внутри никого не было. Незапертая дверь покачивалась под ветром.
Стражника отпустили. Кого тут охранять?
— Привык, Рэйден-сан. «Грамота! Дайте грамоту!» — старший дознаватель ловко передразнил крикуна Иоши. — Сижу в кабинете, он орёт. А я понимаю: не зря трудимся. Каждая грамота — новый, считай, человек. Вы уже выписали грамоту своему подопечному?
— Зачем? — удивился я.
— Как это — зачем?
— Нобу по-прежнему Нобу. Кем был, кем родился, тем и остался. Зачем ему грамота? Есть тело — нет дела. А тут и тело, и душа — все прежние, изначальные. Значит, никакого фуккацу. О чём же мне писать в грамоте?
— И впрямь, — господин Сэки благосклонно улыбнулся. — С другой стороны, писать всегда есть о чём, такая у нас служба. Если не грамоту, то отчёт вы уже написали?
— Он у вас на столе, — доложил я. — Со вчерашнего вечера.
— Да? Хорошо, Рэйден-сан, вы не устаёте меня радовать.
Прозвучало двусмысленно.
Сегодня Сэки Осаму был одет точно так же, как в прошлый раз, когда мы столкнулись на заднем дворе: зелёное кимоно из шёлка с лаковыми нитями, чёрная накидка с личными гербами, чиновничья шапка, завязанная под подбородком. Та же одежда, иное расположение духа.
— При случае я обязательно просмотрю ваш отчёт. Полагаю, он увлекательней, чем истории Ихара Сайкаку. Я читал у него «Сопоставление дел под сенью сакуры»: скука смертная! Особенно «Женщина, повергшая в слёзы соловья». Жил, понимаешь ли, в старину на улице Самбондори некий ронин… Да, вот! Я хотел спросить вас об отравлении.
— Об отравлении?
Умение начальства менять тему разговора всегда повергало меня в душевный трепет.
— Помните собаку, которую отравил ваш мальчишка?
— Я помню собаку, которая загрызла брата Шиджеру…
— Нет, это уже потом, после смерти мальчика. Лавочник жаловался, что парень ещё при жизни отравил его собаку. Лучшую, если не ошибаюсь. Вы выяснили, как ему это удалось?
Отчёт он, значит, просмотрит. При случае, значит. Уверен, если попросить господина Сэки, он без запинки процитирует мой отчёт, начав с любого предложенного места. Вот только просить его я не рискну.
— Выяснил, Сэки-сан.
— Почему этого нет в отчёте?
— Виноват, Сэки-сан. Я узнал правду уже после подачи отчёта вам. И решил, что эта подробность не меняет сути дела.
— Вы решили? Оказывается, в нашей управе решаете вы: что меняет суть дела, а что — нет. Ну хватит кланяться, хватит! Так вы скоро и льстить научитесь. Как же он отравил собаку, этот дерзкий мальчишка? Каким ядом?
— Сестра Иоши рассказала мне, что её брат летом отловил с дюжину мамуси [27]…
— Да он смерти искал! От яда мамуси нет спасения. Чаще них никто не нападает на человека. Говорите, дюжину? Жаль, что такой человек не родился самураем.
— Мне тоже жаль, Сэки-сан. Змей мальчик сунул в мешок и подбросил в клетку к собаке. Мешок он завязывать не стал, змеи и выбрались. Каких-то пёс загрыз, но и сам скончался от укусов.
— Остроумно, — заметил господин Сэки. — Изящное решение.
Я содрогнулся. У меня были другие представления об изяществе и остроумии.
— Значит, змеи? В мешке? Не зря говорят, что предусмотрительность — половина храбрости. Надеюсь,
