самой его сущности. При мысли об этом он пришел в еще большую ярость и закричал.
Вопль оборвался, как только он врезался в землю, подобно метеориту.
Мефистон не мог пошевелиться. Каждый сантиметр его тела застрял в скале. Космодесантник застыл от злобы, бесцельного бушующего гнева, кипящего в помраченном уме.
Библиарий попытался вдохнуть, но понял, что земля забилась в рот и ноздри так, что не прочистить. Сколько он может прожить без кислорода? Даже столь простейший факт ускользал от него. Он был Адептус Астартес, — хоть что-то вспоминалось, — а значит, мог какое-то время терпеть что угодно, но затуманенная память не отвечала на вопрос, как долго. Он попытался вдохнуть через третье легкое, но тщетно. Вдыхать было нечего. Кислород отсутствовал. Во второй раз за жизнь он оказался похоронен.
Мефистон зарычал от злости, напрягая мускулы и пытаясь вырваться наружу. В его руке, сжимающей меч, воспылал жар — физическое воплощение его гнева. Это приносило удовольствие. Напоминало о силе. Он сосредоточился на нем, и тепло стало бушующим пожаром, плавящим скалы. Он сумел даже наносить удары назад и вперед, расширяя свободное пространство.
Витарус. Его меч. Источник жара. Клинок служил проводником ярости, передавая ее в почву.
Он дернул его вверх с еще большей злобой и рассек землю и камень. Глина посыпалась на лицо, свет забил в глаза, ослепив его на мгновение, потом зрение прояснилось.
А вслед за светом появился воздух, наполнивший легкие.
Мефистон выбрался из бездны и рухнул, пытаясь перевести дыхание.
Когда старший библиарий открыл глаза, то не сразу понял, где же он. Сперва ему показалось, будто он висит в небе и глядит на терзаемое бурей море. Но потом понял, что лежит на спине, а море — это небо. Он распростерся не под облаками или звездами, а под серебряным куполом — потоками металла, что с бешеной скоростью мчались над головой к невидимому обрыву. Вдобавок раздавался оглушительный звук, будто удар грома, записанный и поставленный на повтор. Такой раскатистый, что земля содрогалась.
Пока Мефистон разглядывал расплавленное море, он заметил, как среди бушующих течений скользят косяки созданий, что сверкали, выныривая на поверхность.
— Конилк.
Голос донесся откуда-то поблизости, но Мефистон не узнавал языка. Сперва он подумал, что это еще одно следствие затуманенного рассудка, но потом засмеялся. Нет, он слышал не неведомый язык ксеносов, а просто примитивную форму готика, произнесенную наоборот. И когда слова раздались вновь, он смог вывернуть их как надо.
— Клинок, — повторил голос. — Пока он не очнулся.
Мефистон расхохотался при мысли о том, что кто-то попытается забрать Витарус. Смех его прозвучал хриплым и гортанным, но таким приятным. Мефистон даже не помнил, когда смеялся в последний раз. Почему же он был таким мрачным? В Галактике было столько всего, над чем стоило посмеяться.
Он приподнялся на локте, желая посмотреть, кто говорит, но не смог оторвать взгляда от собственного тела.
— Во имя Сангвиния… — поперхнулся Мефистон.
Его плоть стала грудой обгорелых мускулов, покрытых коркой из темной засохшей крови. Он вцепился в свою руку, пытаясь сорвать покрывшую ее, будто панцирь, коросту, и понял, что не вымазался в засохшей крови, а состоял из нее. То же самое он ощутил, почесав глыбы грудных мышц. Когда его ногти оцарапали потрескавшуюся поверхность, воин увидел, что те напоминают когти хищной птицы.
Космодесантник потряс головой и тяжело поднялся на ноги. Неужели он всегда был таким? В разуме Мефистона мелькали проблески воспоминаний о выкованной мастером прекрасной силовой броне. Ее покрывала сложная резьба на пластинах керамита, отделанных красным лаком и обрамленных золотом. Узор был ему знаком, однако столь элегантные латы просто бы не налезли на его вздувшиеся мускулы. Может быть, он вспоминал кого-то другого?
По тени Мефистон увидел, что за его плечами сложены огромные крылья. Он прикоснулся к одному и с удивлением понял, что они настоящие, а не призванные его мыслями. А еще — такие же огрубелые и вздувшиеся, как кожа. Инстинктивно он размял мышцы плеч, и тень увеличилась вдвое, едва он расправил крылья.
Раздался лязг, как от бокалов на подносе.
Мефистон осмотрелся. Он находился в низине меж двумя горами, тянущейся вдаль во все стороны. Ее омывал прерывистый свет небесного моря, отчего на первый взгляд казалось, что низинные луга заросли высокой травой, но, когда Мефистон протянул руку и прикоснулся к растениям, они хрустнули и раскололись. Это оказались стебли из темного дутого стекла. Они ломались, когда космодесантник до них дотрагивался, и порошок разлетался по ветру.
Мефистон замер и, щурясь, поглядел на один из стеблей. Поверхность его была выгнутой, а значит, и отражение искажалось, но не так сильно, чтобы скрыть от него, каким жестоким выглядело его лицо. Он скалился, будто зверь, словно бешеный пес. Кожа потемнела и потрескалась, как и на остальном теле, но глаза сверкали во мраке кроваво-красным. Это лицо, злое и уродливое, все же казалось ему довольно приятным. То было лицо хищника, сильного и свирепого. Лицо того, кто переживет все.
— Слишком поздно, — вновь раздался услышанный Мефистоном прежде голос, и разум его автоматически перевел слова, произнесенные задом наперед. — Он пришел в себя. Приведите Цимору.
Мефистон поднялся и окинул взглядом блестящие поля. Метрах в пятнадцати от него находился холм, за которым что-то двигалось. Он крепче сжал Витарус, чей клинок еще дымился, и зашагал через стебли к виднеющейся фигуре, разбрасывая осколки и пыль.
На гребне холма показалась крупная, крепко сбитая гончая. Когда она повернулась к нему мордой, Мефистон понял, как сильно мутировало создание. У него было восемь ног, и каждая — покрытая броней и суставчатая, будто конечность насекомого. Приближаясь, пес внимательно изучал космодесантника и ничем не выказывал страха. Его шкура из серебристого металла сверкала при движении, как и ревущие над головой потоки.
Пульс Мефистона участился.
Гончая со смехом отпрыгнула, и, когда промчалась мимо, он заметил других созданий на склоне, столь же странных.
Ближе всего находилась огромная змея, достигающая почти трех метров. Голову ей заменяла распростертая рука, из ладони которой проступало женское лицо. За змеей высился человек с торчащей из груди головой и абсурдно длинными руками с множеством суставов. Он скалился в ухмылке, доходящей чуть ли не до макушки.
С ними были и иные твари, одна нелепее другой, но взгляд Мефистона притянуло более крупное создание, что еще только перебиралось через гребень. Оно выглядело, как танк на шести поршневых ногах, ступающих с такой силой, что земля содрогалась. С покрытого ржавчиной и вмятинами металла капало масло. Из сочленений вырывались дым и пар, а сквозь
