Пашка не знал, кто перед ним, – поверил бы, что это человек и что он горюет. И Пашка вдруг понял, неизвестно почему, – не перед расписанием он сейчас стоит, а перед гробовой плитой на братской могиле и не даты зачетов читает – а чьи-то имена.
Пашка отступил на шаг. Не потому, что боялся Константина Фаритовича. Здесь, в холле, сейчас присутствовало что-то еще, Константин Фаритович это видел и знал, а Пашка только чувствовал, но и от этого смутного ощущения мороз продирал по коже.
– В этот день, – заговорил Константин Фаритович, глядя прямо перед собой, – я вспоминаю всех, кто не дожил до выпускного и не смог стать частью Великой Речи. Многие были моими друзьями… близкими. Речь справедлива и гармонична, но дело не в том. Без Речи нет ничего.
Попса на нижнем этаже сменилась рок-н-роллом.
– Что с ними стало? – спросил Пашка, не успев придержать язык.
Константин Фаритович с сожалением покачал головой:
– Что бы ни стало, я не допущу, чтобы это случилось с вами. Поэтому… пощады не ждите.
* * *
Танцевали в малом холле напротив столовой, и было так темно, что люди путали не только Пашку с Артуром, а всех со всеми. От буйных танцев скоро устали, и диджей получил заказ на медляк.
Ева пошла танцевать с Артуром. Пашка устроился под стеной с пластиковым стаканом в руках, и пил из соломинки переслащенный компот с каплей водки, и думал о том, что услышал.
«Пощады не ждите». Никто давно и не ждет; Константин Фаритович когда-то был человеком, и он был студентом, и тоже учился на первом курсе. Он провалил зачет, не сдал с первого раза… да, он рассказывал. Теперь он орудие Речи, о которой все говорят, но никто, похоже, не видел. Зачем Речи нужны жертвы? Да еще такие?!
Может, Александра Игоревна и есть Великая Речь? Может, это эвфемизм такой или мафиозная кличка?
Ева с Артуром покачивались обнявшись. Больше всего на свете Пашке захотелось подойти и растащить их. Оторвать ладони Артура от ее талии, снять руки Евы с его шеи, напомнить условие, о котором они договорились: до второго числа не выбирать, не требовать, не жаловаться, не целоваться!
…А может быть, это капля водки в переслащенном компоте ударила ему в голову? Разве Пашка готов, чтобы кто-то встал между ним и Артуром? Девчонок много, а брат один…
Но и Ева одна, вот в чем беда; Пашке захотелось, чтобы второе января никогда не наступало. Он бросил в урну полупустой стакан с соломинкой и стал пробираться к выходу.
– Паша?!
Чья-то рука коснулась его плеча. Пашка вздрогнул: он слишком задумался, да и темно…
– Ты не видел Валю? Я его ищу…
Алиса. Надо же. Что случилось, ведь она послала Валю на хрен, не объясняя даже причины?!
– Он сказал, что пойдет вам помогать, – в тревоге продолжала Алиса. – Теперь вы здесь, я видела Артура с Евой… А Валя тоже здесь?
– Н-не знаю, – пробормотал Пашка. Мигающие огни то освещали растерянное лицо Алисы, то снова погружали в темноту.
– Если ты его увидишь – скажи, что я ищу его, ладно?
– Д-да…
Стихла музыка, оборвался медляк. Включился свет – повсюду, сколько его было здесь, в полуподземном помещении. Пашка на секунду зажмурился; такое впечатление, что кто-то всемогущий исполнил его тайное желание – Артур и Ева разорвали объятия, отпрянули друг от друга, щурясь, пытаясь понять, что происходит.
Послышались первые выкрики – удивленные и возмущенные. Пронзительный визг – звук фонящего микрофона – перекрыл голоса недовольных и заставил самых нервных зажать уши. Пашка увидел: на подиуме, где только что работал диджей, теперь стоял Валя Шанин, и глаза его казались полностью черными, а в уголке рта скопилась слюна.
– Сл се, – сказал он в микрофон. – Нам рут. Я дел. Весь ир… Прнтво разся. Нет ничего, кр Тр…
Никто не засмеялся. Невнятная речь, похожая на кривляние, прозвучала не смешно, а страшно. Так жутко, что толпа отпрянула от подиума и многие попятились к выходу.
– Доучился, – ясно сказал кто-то в наступившей тишине.
– Валя, – Алиса была единственной, кто решился подойти на несколько шагов, – что с тобой?!
Он замотал головой, будто отказываясь принять действительность:
– Речь! Ре-но-сти не! Тор-па!
– Он упился, – спокойно сказал Самвел. – У меня такое было у Вовки на днюхе. Преподам не говорите, просто давайте уведем в общагу…
И Валя Шанин, известный добродушием и выдержкой, швырнул в него тяжелым микрофоном.
* * *
Речь предала его. Не Великая истинная Речь, той было не до Вали, она рассыпалась в агонии. Собственная Валина человеческая речь отнялась, он мог только мычать и размахивать руками.
Он хотел сказать им, что видел только что. Что чувствовал и что пережил. Черный город в развалинах – и развалины Речи, нет никакой Индии, нет ни Сингапура, ни Млечного Пути, ничего нет за кольцевой дорогой проклятого города, ни реальности, ни идеи, ни материи. И ни у кого в этом зале больше нет близких, только у братьев Григорьевых, у которых бабка и дед живут в Торпе. Но и это ненадолго. Хаос подползает, Речь отнимается. Скоро погаснут все звезды, не будет ни света, ни тьмы, ни времени. А они празднуют Новый год, готовятся к сессии, танцуют медляк…
Никто не слышал его. Никто не понял его. Валя видел их изнутри – заготовки будущих Слов, которым не дано никогда прозвучать. И Александра знает это, она делает это, это ее предназначение – стать разрушителем грамматики, убийцей реальности.
Он швырнул микрофон. Захотел передать информацию напрямую, вломиться в электрические импульсы их маленьких мозгов. Он присвоил себе всех, кто был в этот момент в холле, – будто собрал в ладони пригоршню горошин…
Снова погас свет. Отчаянно закричала Алиса. Крик ударил Валю по глазам, по всей поверхности кожи. Теряя связи, рассыпая, как горох, чужие сознания, Валя утратил материальную форму и перелился в кирпичный свод. Стал системой коммуникаций огромного здания – трубы, муфты, тоннели, коллекторы, будто чугунные жвала и щупальца. Передернулся от отвращения, стал черепицей на крыше. Почуял липы на Сакко и Ванцетти, как продолжение своего тела. Почуял булыжную мостовую, как кожу, покрытую чешуей. Стал расти, разрастаться, впитывая улицу за улицей, квартал за кварталом, желая запереть под куполом и удержать от распада – или наоборот, помочь Хаосу, раздавить своей волей все, что осталось в мире упорядоченного. Зачем нужна Торпа, если, кроме нее, нет ничего?!
Он заплакал от отчаяния – и почти сразу увидел, как в черном небе открывается, будто на застежке-молнии, белый проем. И оттуда, с той стороны неба, бьет свет, и слепит, и притягивает. И как из проема валится черная тень, падает прямо на Валю и накрывает его целиком.
* * *
Приглашенный диджей сбежал, бросив свою аппаратуру. По малому холлу
