У Махбараса возникла смутная мысль, что, возможно, в нем тоже угнездилась частица безумия, раз он подумал так. Его наемники по-прежнему живы, так же как девы и беглецы. Он мог сделать для них больше, чем для Повелительницы, если та еще жива.
Именно мысль о ее смерти и заставила, наконец, Махбараса войти в долину. В голове у него не осталось ничего, кроме этой мысли. Если колдунья умерла, то он должен найти ее тело, прежде чем его найдет кто-нибудь другой.
С мечом в руке капитан Махбарас, спотыкаясь, спускался в Долину Туманов по тропе, где совсем недавно пробежала Повелительница.
* * *
Ворота в долину стояли открытыми настежь, когда Конан привел к ним своих спутников. Из них лился поток людей, ошалелых, оборванных, зачастую раненых и сплошь шатающихся от усталости, полуодуревших от страха.
Конан со своей кучкой воинов даже не пытался остановить этот поток. Да, в общем-то, и не желал, если Повелительница Туманов станет королевой без подданных, то у нее и наемников не останется, тогда киммерийцу не придется сражаться с ними.
Конан гордился победами, которые одержал благодаря своей силе и уму. Но он не настолько гордился ими, чтобы отказаться от победы, преподнесенной судьбой.
Среди бегущих из долины были вооруженные мужчины, а иной раз и вооруженные женщины. Некоторые из мужчин выглядели похожими на подобравших оружие мародеров, решивших нажиться на несчастье других. Другие, включая женщин, носили доспехи и походили на остатки отступающей армии.
— Эти женщины — девы Повелительницы, — негромко сообщил Бамшир. — А воины в доспехах — наемники Махбараса. Я знаю некоторых из них.
— Ты видишь Махбараса?
— Пока нет. Он наверняка сбежит последним. Даже если его воины разбегутся, он не оставит Повелительницу, — добавил еще тише Бамшир. — Он любил ее, это всем известно. И, по-моему, она тоже его любила.
Конан попытался не разинуть рот от удивления. При мысли о любви к колдунье холод пробрал киммерийца до костей. А мысль быть любимым колдуньей — ну, он-то уцелел, после того как им увлекались всякие опасные женщины, но человек, игравший в любовные игры с ведьмой, должно быть, любил опасность еще больше, чем киммериец.
— Тогда давай поищем вашего капитана, и, наверное, когда мы найдем его, то отыщем и Повелительницу.
Конан пошел первым, а Фарад, Бетина и Бамшир последовали за ним через ворота Долины Туманов.
* * *
Махбарас смутно сознавал, что земля у него под ногами трясется. Но он не замедлил шага и даже не сбился с него. Он бежал как человек, который остановится, лишь упав замертво; который, если земля под ним провалится, упадет, встанет и опять побежит.
У него никого не осталось за спиной. Все его мысли устремились в лежащую впереди долину. Он думал о Повелительнице.
«Жива ли ты еще? Подай мне знак, если жива!»
Он знал, что кричит, требуя этого знака, словно ребенок, требующий вторую тарелку овсянки. Ему было наплевать. У него больше не осталось стыда, да Махбарас никогда и не стыдился своей любви к колдунье.
Смутно он осознавал, что небо превратилось в твердь, и вокруг бушевали вихри. Еще он увидел, что твердь над головой приняла форму двух огромных спиралей, похожих на смерчи невообразимых пропорций. Одна спираль была пурпурной, а другая черной и поглощала свет.
Они устремились в небо из разных частей долины и накренились друг к другу, словно партнеры в каком-то непристойном танце. А затем отпрянули, заколебались и снова накренились вперед, повторяя это вновь и вновь.
То ли теперь над долиной воцарилась гробовая тишина, то ли уши Махбараса отказывались воспринимать новые звуки. Когда на земле перед капитаном разверзлась широкая трещина, так что ему пришлось выбирать прыгать или упасть в бездну, он прыгнул и услышал визг раздираемого камня и глухой стук своих сапог при приземлении на противоположной стороне трещины.
А кроме этого, он слышал лишь свое тяжелое дыхание.
* * *
Конан наблюдал за спиралями в небе: одной, горевшей пурпурным светом, и другой, черной, как кошмары демона. Киммериец понял, что поединок сорвавшейся с цепи магии близится к кульминации. Он понял это без всяких слов Бетины, которая, как оказалось, не могла сказать ни слова, чтобы спасти жизнь Конана или свою собственную.
Выгнув спину так, что у нее должно было сильно заболеть в пояснице, девушка уставилась на небо, широко раскрыв глаза. Потом она тряхнула головой, так что волосы разметались вокруг ее головы подобно облаку, и подняла руки, потянувшись к небу.
Ладони ее рук запылали. От них исходил свет, вобравший в себя все цвета спектра. Конан не мог ни смотреть на источник этого света, ни отвернуться. Фарад бормотал проклятия на афгули, в то время как Бамшир упал на колени и выкрикивал то, что походило на ортодоксальные молитвы Митре.
Должно быть, это весьма утешительно — верить в такого бога, который отвечает на молитвы или, по крайней мере, говорит своим жрецам, что ответит на них. Конан-то всегда был лишен подобного утешения.
Вместо того чтобы молиться, он обнажил меч. Киммериец давно поклялся, что смерть застанет его с оружием в руке, и не собирался отрекаться от своих слов.
Окружавший ладони Бетины нимб света стал отчетливо зеленым. В то же время Конан почувствовал, что земля у него под ногами начала дрожать, и увидел, как стены долины качаются, словно деревья на сильном ветру.
Еще мгновение — и расколется сама земля, а стены долины обрушатся, уничтожая все и всех в ней. Конан при мысли, что некоторые из жителей долины переживут гибель своего дома, на мгновение обрадовался — хотя долго ли им удастся прожить, голодая на продуваемых всеми ветрами горных склонах.
Затем зеленый нимб вокруг ладоней Бетины стал копьем зеленого огня, устремившегося вверх. Он ударил в черную спираль, охватывая ее мимолетным зеленым свечением, и осыпался вниз дождем зеленых искр.
А потом он погнал черную спираль вперед, до тех пор, пока она не столкнулась с пурпурной.
Долину заполнил звук, какого Конан никогда раньше не слышал и надеялся никогда не услышать вновь. Он решил, что с радостью до конца дней своих остался бы глухим, как гадюка, если бы знал, что ему придется снова услышать этот звук. И еще он также гадал, а не придется ли ему и правда оглохнуть, независимо от того, хочет он этого или нет.
После Конан никогда не говорил о том, что увидел в этот миг, даже когда рассказывал байки о своих самых экзотических приключениях тем собутыльникам, которым поневоле приходилось слушать короля Аквилонии. Он и сам не поверил тому, что увидел тогда в долине, и не ожидал, что кто-нибудь другой поверит в это.
