Порой, когда Тедань вспоминал о детях, он врывался в их покои, сердился, если те занимались какой-то ерундой, задавал несколько вопросов и уходил. Может, поэтому дети боялись его?
«Император Гун-ди старался исполнять желания своих детей, давал им высокие должности и не торопился выдавать дочерей замуж, хотя возраст их к тому времени был уже подходящий. Даже жены императора просили позаботиться о дочерях и поспешить с браком, ведь если продержать принцессу в девичестве слишком долго, потом заключить удачный союз будет сложнее: пройдет возраст для деторождения. Но Гун-ди не спешил. Возраст старших дочерей уже перевалил на третий десяток, а они еще не были обручены.
Потому известие о внезапном обручении сразу двух принцесс прогремело на всю страну. Даже новый налог не обсуждался так широко. Старшую, красавицу Лиулань, выдали замуж за наследного принца из страны Красноголового Феникса, самой дальней в бывшей империи Семи Священных животных. Люди болтали разное, мол, и что Лиулань опозорилась, заведя интрижку с одним из министров, и что она пригрозила повязать на шее шелковый платок [2], если отец ее срочно не выдаст замуж, и что принц Красноголового Феникса влюбился в ее портрет без памяти и сказал, что если Гун-ди не отдаст дочь ему в жены, то он нападет и заберет ее силой.
Но были и те, кто сумели понять истинные намерения Гун-ди. Зная его характер, они догадались, что император хочет уберечь дочерей от какой-то угрозы, да еще и сбор пятой армии… И знатные рода зачастили во дворец и в дома министров, чтобы узнать подоплеку».
Ши Хэй замолчал, сворачивая первый свиток и разворачивая второй.
— Так это ты рассказал про первое событие того года. А второе? — вдруг спросил император Ли Ху.
— А второе — открытие Академии Син Шидай. Я как раз хотел перейти к этому.
— Давай-давай, — поерзал на месте Тедань. — Интересно, что ты накопал.
«Всего за пять лет на окраине Киньяна на средства Кун Веймина построили Академию Син Шидай, которая захватила огромное пространство. Кто тогда знал, что амбиции ее создателя распространяются гораздо шире?
Своеволие господина Кун проявилось в первый же день после открытия Академии. Он принимал людей только младше двадцати лет, и многие чиновники, даже имея на руках рекомендацию императора, вынуждены были вернуться домой ни с чем. Он принимал всех подряд, не спрашивая ни имени, ни звания, ни чина отца. В ворота Академии прошли и молодые люди с богатой родословной из самых знатных семей, и нищие, которые не знали имени отца, и крестьяне, не умеющие ни читать, ни писать. Даже преступники, и те смогли проникнуть внутрь.
Незадолго до этого столица была взбудоражена новостью о том, что двое молодых людей пробрались в дом чиновника третьего высшего ранга, опозорили его юную дочь и пытались убить самого господина. На поиски преступников были подняты все силы Киньяна. Сам чиновник, чьего имени я не упоминаю лишь из сочувствия к его дочери, потратил немало средств на создание и распространение магических рисунков с их внешностью, но их никак не могли найти. И заметили их лишь возле Академии Син Шидай.»
Ши Хэй в очередной раз отвлекся от свитка и, лукаво улыбнувшись, сказал:
— С большим трудом я нашел один из этих рисунков и сохранил из-за сходства с неким господином. Я подумал, что он может позабавить повелителя десяти тысяч лет, и принес его сюда.
Император Ли Ху подскочил на месте и потянулся к мастеру предшествующих знаний:
— Давай его сюда! — Обернулся к Ван Мэй. — Неужто это Шен? Вот здорово, если это он!
Мэй вежливо улыбнулась и тут же прикрыла лицо рукавом, пряча внезапно выступившие слезы. Уже десять лет прошло, но легче почему-то не стало.
Толстячок вынул из рукава аккуратно свернутый лист плотной белоснежной бумаги и почтительно вложил его в ладонь императора.
Тедань развернул его, на мгновение замер, а потом расхохотался во весь голос, зычно и смачно, как во всем дворце делал только он.
— Глянь! Мэй, глянь, каков! Неужто я был таким когда-то? Это ж сколько лет прошло-то?
Ван Мэй посмотрела и невольно рассмеялась, тихо и беззвучно. На листке предстал перед ней Тедань, каким она увидела его в день знакомства. Тощий, скуластый, с огромным носом на костистом лице и нелепыми синими волосами, широкая рубаха с распахнутым воротом, из которого торчал острый кадык и ключицы. Ни капли благородства и ни капли стеснения. Словно он не выходец из далекой деревни, который должен кланяться и пресмыкаться перед каждым, на ком есть хоть клочок шелка. Словно он и впрямь был обласкан Небесами. Словно он уже тогда знал, что взойдет на трон императора.
— Знаешь что? Хочу портрет вот с этого рисунка. Чтобы красками по шелку! Чтобы каждую черточку прорисовали! И пусть этот портрет отнесут в комнаты императрицы. Она должна увидеть, каким я был тогда! А то я и веду себя несерьезно, и хожу несолидно, и любимый халат недостаточно парчовый, и голос недостаточно властный…
Уко поморщилась. Дура она, что ли? Императрица эта? Лучше Теданя на престоле смотрелся бы разве что сам Кун Веймин. Император Ли Ху крепко держит в кулаке всю страну, знает в подробностях все аспекты жизни в городах и деревнях: от торговли до шелководства. Ни одна гильдия не смеет ему перечить, в том числе и зазнавшиеся прежде начертатели. Постепенно вводятся новые законы, выстраивается иерархия власти, каждый год из Академии выходят и занимают достойные места чиновники, обученные по завету Кун Веймина. Их так и называли в народе — кун-саны. И Уко была в восторге, когда случайно услышала на улице разговор двух случайных людей. Один говорил второму, что по спорному вопросу нужно пойти не к тому чиновнику, который отвечает за этот район, а к кун-сану, потому что чиновник потребует взятку и ничего не сделает, а кун-сан разберется и денег не возьмет. Это же кун-сан!
И после этого императрица смеет говорить, что Ли Ху недостаточно хорош как правитель? Видимо, она считает, что император должен сидеть на троне как кукла, завернутый в десять слоев парчи и золота, и чтобы вокруг все били ему поклоны. Вот уж какие глупости! Хорошо, хоть она из другой страны, и во дворце не сновали ее родственники. Некоторые наложницы пробовали во время ночных утех нашептывать Теданю советы по управлению страной, сватали ему своих отцов, братьев, дядьев на разные должности, жаловались на грубость Цянь Джи и Ван Мэй, намекали на знаки внимания со стороны Цянь Яна и других ребят из Академии.
Тедань потом со смехом пересказывал Цянь Яну, а тот — вечером Уко:
— Я ее обратно на спину переворачиваю и спрашиваю, где ж она так ловко научилась управлять страной? Неужто наложниц нынче как-то иначе готовят? Неужто их теперь не музыке и танцам учат, а читают им труды по экономике и политике? Может, мне в гареме министров набирать? Или она думает, что Академия Син Шидай, откуда вышел ее император и господин, недостаточно хорошо обучает чиновников? Одна в слезы ударилась, вторая надулась, третья начала объяснять, что никакое обучение не сделает простолюдина таким же умным, как благородного господина, у которого знания и магия — в крови. Она не сразу сообразила, что я — как раз тот самый простолюдин, простолюдиннее некуда, а как до нее дошло, что она ляпнула, кинулась просить прощения и целовать ноги. Нет, гаремные женщины глупы, как курицы, хоть и красивы.
Если бы Цянь Ян хоть раз бы упрекнул Уко в том, что она недостаточно родовита, красива, да еще не может родить, она бы в тот же день ушла из его дома. После того, как избила бы его до полусмерти. Хотя нынешнего Цянь Яна не так просто побить, как в Академии. Он усердно тренировался все эти годы, научился применять магию в бою, а еще на нем доспехи с защитными массивами на груди и спине. Да и жалко такого красавца бить… Несмотря на солидный уже возраст, на Яна до сих пор засматриваются дочери из знатных семей и жалеют его из-за того, что у него такая грубая и некрасивая жена. Дурочки!
