Лайон Спрэг де Камп - Тени Ужаса (=Конан-островитянин)

Конан метнул в него сверкающий взгляд. Если бы Страбо не опустошил столько кружек и не задирался так открыто, возможно, этот скрытый в глазах огонь проник бы даже в его окостеневшие мозги.

Ведь это был один из тех предгрозовых взглядов, который говорил о том, что Конан с трудом сдерживает закипающий гнев. Юношеский задор мелькнул в налитых кровью глазах аргосца, и его поросячье лицо вспыхнуло.

— Тебе говорю, папаша! — прорычал он и пнул Конана в голень. Звук удара во внезапно наступившей тишине прозвучал необычно громко.

Это был местный силач, громила и забияка. Рыбаки, в предвкушении забавы, подталкивали друг друга локтями, ожидая, когда Страбо выведет этого старикана из себя.

В дальнем углу таверны в молчании сидела чем-то напоминающая кошку фигура. Человек закутался в толстый черный плащ, а его капюшон был низко надвинут на глаза. Зрачки его сузились. Он весь подался вперед, наблюдая ссору со странным интересом. Движение Конана напоминало стремительный бросок взбешенного тигра. Только что сидел он, сгорбившись над своим плащом, от которого с шипением поднимался пар, но уже в следующий миг он превратился в вихрь смерти, который обрушился на аргосца. Его огромная чугунная рука тисками сжала бедро противника, а другая смертельной хваткой сдавила шею здоровяка.

Затем произошло невероятное. Конан одним движением оторвал тяжелого Страбо от пола и швырнул его через всю комнату. Тело аргосца врезалось в деревянную стену с такой силой, что дом вздрогнул от удара, и с глухим стуком рухнуло на дощатый пол. Бедняга неподвижно лежал на полу, тяжело дыша и не в силах прийти в себя от изумления. Один из зрителей ошарашено пробормотал:

— Чтоб такой старикашка. Это невоз…

Страбо, лицо которого было ярче кумачовой ткани, вскочил на ноги. Изрыгая бессвязные проклятия, он ринулся через комнату, растопырив свои громадные ручищи.

Конан шагнул вперед, встречая противника. Словно железный шар, его левая рука врезалась в выпяченный живот громилы. Воздух со свистом вылетел изо рта Страбо. Его лицо посерело и покрылось пятнами. Он переломился пополам, и тогда правая рука Конана сочно припечаталась к физиономии аргосца, отчего тот вздрогнул всем телом. От удара его голова откинулась назад и все тело слегка оторвалось от пола. Когда аргосец грудой мяса рухнул вниз, Конан пинком всадил его в огонь. Угли брызнули по сторонам, и сажа взметнулась вверх, окутав камин черным облаком. С воплями дружки Страбо бросились к огню, чтобы вытащить жертву из камина — почерневшую, обессиленную, в пятнах жира. Они хлопали верзилу по бледным щекам, но голова его при каждом ударе только вяло болталась из стороны в сторону. Кровь сочилась из его смятого в лепешку носа и рассеченных губ, текла вниз к подбородку и исчезала в складках шеи. Конан не обращал на них ни малейшего внимания, а товарищи Страбо, бормоча проклятия, тащили своего приятеля в соседнюю комнату, чтобы вернуть его к жизни.

Напряженная тишина рассеялась над хором восхищенных поздравлений и комплиментов силе Конана. Многие из присутствующих уже давно надеялись, что кто-нибудь в конце концов уймет этого не дающего никому прохода хулигана. Конан ответил хмурой кривой улыбкой и занялся подогретым терпким элем, который ему уже подали. Едва успел он сделать первый большой глоток из дымящейся фляжки, как оглушительный рев привлек его внимание.

— Во имя молота Тора и огней Баала! Лишь один смертный во всех тридцати королевствах мог так швырнуть этого жирного хвастуна! Нет, не может быть?!

Как нос корабля разрезает волны, так сквозь расступающуюся толпу к Конану пробирался человек огромного роста со слегка посеребренной сединой рыжеватой бородкой. В великолепном алом кафтане, расшитом золотом, неуклюже раскачиваясь на ходу, он походил на здоровенного красного медведя. На лысой голове незнакомца небрежно сидела шляпа с пером, а в мочках ушей болтались золотые серьги. Тройной шелковый пояс, весь в сверкающих искрах драгоценных камней, поддерживал его массивный живот. За пояс был заткнут усыпанный самоцветами кинжал и дубина с железным наконечником, которой легко можно было раздробить череп быка. Его широкую грудь пересекала перевязь с золотыми застежками, на которой висела тяжелая абордажная сабля, а на толстых ногах красовались сапоги из тонкой кордавской кожи.

Конан поймал взгляд его острых светлых глаз, поблескивающих из-под ржавых густых бровей на потном красном лице, и обнажавшую ряд белых зубов широкую улыбку, от которой огненная бородка незнакомца ощетинилась. Его голос поднялся до радостного крика:

— Сигурд из Ванахейма, это ты, старый толстый морж! Во имя огненных кубков Ада, Сигурд Рыжебородый! — прорычал он, поднимаясь, чтобы заключить дюжего моряка в свои объятия.

— Амра — Красный Лев! — прохрипел Сигурд.

— Тише, придержи язык, старый бочонок с китовым жиром, — остановил его Конан. — У меня есть причина пока не раскрываться.

— Ох, — сказал Сигурд и продолжал уже тише: — Во имя сердца Бадба и когтей Нергала, сгори мои внутренности на медленном огне, если нутро старого моряка не обдало теплом, когда я протер глаза от изумления, увидев тебя!

Они крепко сжали друг друга в объятиях, словно два рассерженных медведя, и затем, отстранившись, обменялись дружескими тумаками. Для менее крепкого человека одного такого удара было бы достаточно, чтобы распластаться на полу.

— Сигурд, во имя Крома! Сядь и выпей со мной ты, обросший ракушками старый кит! — ревел Конан.

Его приятель, тяжело дыша, обрушился на скамью напротив киммерийца. Он сбросил свою украшенную пером шляпу и с глубоким вздохом облегчения вытянул толстые ноги.

— Хозяин! — прогремел Конан. — Еще одну кружку, и где это проклятое жаркое?

— Во имя золотого меча Митры и многомильного копья Водана, ты ничуть не изменился за эти тридцать лет! — сказал рыжебородый ванир, когда они сдвинули кубки. Он отер щетинистый подбородок красным рукавом и громко рыгнул.

— Разве? Ты, верно, лжешь, старый мошенник! — усмехнулся Конан. — Тридцать лет назад, когда я награждал человека таким ударом, я ломал ему челюсть, а иногда и шею. — Он вздохнул. — Но, старина, время всех нас загонит в конце концов в свою ловушку. Ты тоже изменился, Сигурд, бочонок жира. Ты был тоньше топ-реи, когда мы виделись в последний раз. Помнишь, как мы попали в мертвый штиль недалеко от Безымянного острова, и не осталось ни крошки жратвы, кроме крыс в трюме и нескольких вонючих рыбешек, которых нам удалось выудить из грязной лужи Мананна.

— Да, да, — горько хмыкнул его собеседник, рукавом смахнув с глаз чувствительные слезы.