кивнул:
— Господин Цугава любезно посвятил меня в эту тайну.
— Тайну! — Ансэй развеселился, захлопал в ладоши. — Эту тайну знает полгорода! Я скверный сын, позор семьи. Я чуть было не нарушил традицию, уйдя из жизни раньше моего достопочтенного родителя. Отец, я вновь и вновь приношу вам свои нижайшие извинения. Надеюсь, вы поделились с нашим гостем историей ночного кошмара. Иначе вы вряд ли привезли бы господина дознавателя к нам, да ещё сразу же привели ко мне…
Он был не так глуп, как могло показаться на первый взгляд. Просто, будучи старше меня, Ансэй вёл себя как избалованный ребёнок, не заботясь этикетом. Начни я разговоривать с кем-то в присутствии моего отца так, словно мы с собеседником остались наедине — страшно представить, чем дело кончилось бы. Уверен, Цугава не уступал моему отцу в строгости, но сейчас он не вмешивался. Попытка единственного сына наложить на себя руки подломила стержень характера главы семьи.
— Сам не знаю, Рэйден-сан, что толкнуло меня взять в руки меч. Дурной сон, я так и сказал отцу. Я сгораю от стыда, поверьте! Вдвойне стыдно, что я встречаю вас в спальне, в нижнем белье, а не в парадных одеждах на крыльце, с веером в руках. Вы простите меня за это? Сейчас я переоденусь и выражу вам своё почтение, как подобает.
— Это лишнее, — возразил я. — Рана тяготит вас, вам требуется отдых.
* * *
Когда меня пригласили к ужину, Ансэй вышел к нам и ел с большим аппетитом. Он был в парадных одеждах и с веером в руках. Веер, впрочем, он во время еды положил рядом.
4
«Долг выше формальностей!»
— Это от комаров, господин.
Слуга оказался на редкость понятливым. Стоило мне потянуть носом на пороге гостевого домика, как тут же последовало объяснение. От комаров, значит. У богатых свои причуды.
— Я оставил вам ночной горшок. Если что, господин, отхожее место — вон там.
Я проследил за его вытянутой рукой и в свете фонаря различил странное сооружение, приподнятое над землёй на сваях. К порогу вела аккуратная лесенка с перилами. Это чтобы ветерок снизу поддувал? Ладно, не важно.
— Доброй ночи, господин.
Вручив мне зажжённую лампу, слуга растворился в ночных тенях. Подняв лампу над головой, я шагнул внутрь и обследовал своё временное жилище. Гостевой домик состоял из единственной комнаты, но размерами она была в добрую половину нашего семейного дома — нового, который вышел побольше старого.
И это всё мне одному?!
У входа — циновка для обуви, стойка для плетей. В дальнем углу — дорогой футон [31], застеленный летним покрывалом. Валик под голову. Шкафчик для вещей, дверцы инкрустированы перламутром. Чайный столик, напольная вешалка для одежды…
Свободного места оставалось — хоть с плетями упражняйся! Нет, для плетей, пожалуй, тесновато, а с короткой палкой — вполне. Я прихлопнул комара, впившегося в щёку, и невольно усмехнулся. Вот вам и «от комаров»!
Впрочем, упав на непривычно мягкий футон и уже проваливаясь в сон, я мельком отметил, что был несправедлив: тот комар оказался единственным. Пахучее средство действовало.
Сон мне приснился глупей глупого. Во сне я спорил с господином Цугавой. Да, знаю: неслыханная дерзость, немыслимая глупость! Говорю же, дурацкий сон. Господин Цугава настаивал, чтобы я навеки остался жить в его усадьбе. В замечательном гостевом домике. За ворота? Нет, за ворота выходить нельзя. Почему? Потому что у господина Цугавы закончились бирки, а без бирки он отказывается меня выпускать. Я спорил, рвался на службу, с докладом к начальству; хотел домой — к отцу, матушке, Каори. Они меня, небось, заждались, гадают, куда я подевался. А уж начальство-то как гадает! Даже подумать страшно.
Я утверждал, что у меня есть долг перед господином Сэки. А Цугава утверждал, что теперь он — мой господин, раз я живу в его усадьбе. Значит, я должен повиноваться ему. А я…
Уверен, у меня бы нашёлся достойный ответ для господина Цугавы. Но тут он вдруг взбеленился и заорал на меня не своим голосом:
— Скорее! С молодым господином беда!
Я так и подскочил. И проснулся.
За бамбуковыми шторами металось пламя факелов. Веера охристых бликов мели пол домика. Слышались крики.
— Скорее!
— …с молодым господином…
— …беда!
То, что последний вопль мне не приснился, я понял уже на бегу. Рядом со мной бежали слуги и вассалы господина Цугавы. Кое-кто успел вооружиться. В темноте, разорванной языками огня, я не сразу приметил, что они ныряют в заднюю дверь дома — и поспешил следом. В доме царила бестолковая суматоха, все стремились в западное крыло, туда, где покои Ансэя. Но там уже было полно людей: не протолкнуться.
— Прекратить панику! — громыхнул приказ господина Цугавы.
Все умолкли. Замерли, кто где стоял, боясь вздохнуть.
— Дом поджечь хотите?! Погасить факелы!
Ну да, легко сказать. Факел так просто не погасишь. Бочек с водой в доме не наблюдалось, факельщики поспешили на двор. Остались те, что с фонарями, или вообще без огня. Сделалось темнее, зато просторней.
— Господин!
— Мы пришли на помощь!
— Скажите, что нам делать!
— Идите по своим жилищам. Помощь уже оказывают.
— Просим прощения, господин!
— Простите за дерзость!
— Всё ли хорошо с молодым господином?
— Мой сын жив. Сейчас ему нужен покой.
— Господин…
— Всё, идите! Быстро!
Я посторонился, пропуская людей мимо себя. В лицо ударил свет лампы, я заморгал.
— Вы что, не слышали? — Цугава осёкся, сбавил тон. — Простите, Рэйден-сан. Вы, конечно, оставайтесь. Следуйте за мной.
— Извините мне мой внешний вид. Я сгораю от стыда…
Сгоришь тут, если на тебе только нижнее кимоно без пояса! Это Ансэю простительно, он раненый.
— Пустяки! — отмахнулся Цугава на ходу. Тень от его руки метнулась по стене крылом нетопыря. — Вы поспешили к месту происшествия, не тратя времени на облачение. Это делает вам честь. Долг выше формальностей!
— Могу я узнать, что произошло?
— Разумеется. Дайте дорогу!
Двое слуг шарахнулись в стороны, пропуская нас в покои Ансэя. Здесь горели сразу четыре лампы, заставляя тени жаться по углам. Нет, не только тени: в дальнем от входа углу, завернувшись в лёгкую накидку, сжалась в комок перепуганная молодая женщина — как я понял, жена Ансэя.
Сам Ансэй лежал на расстеленном посреди комнаты футоне, строгий и прямой. Плащ из лилового шёлка укрывал его от шеи до пят. Грудь молодого человека явственно вздымалась и опадала. Ресницы слегка подрагивали. Глаза под веками совершали быстрые движения подобно рыбам под колеблющейся поверхностью пруда. Ансэй спал, ему снился сон: тревожный, беспокойный. Тело его при этом оставалось неподвижным, как у мёртвого.
Как он ухитряется спать при таком
