— А зачем тебе? — с подозрением посмотрел на меня Барабаш. — С Ленкой там что ли хочешь… того-этого?
— Да вы что? — возмущённо замахал я руками. — Конечно же, нет…
Сказал и принялся объяснять.
Спустя три минуты Иваныч почесал за ухом и нехотя согласился:
— Ладно. Так уж и быть. Встретим твоего друга, проводим и маякнём тебе…
Михаилу я звонил на домашний. Как он сам объяснял в прошлом-будущем, номер ему, как поставили телефон в 81-м, так с тех пор ни разу и не меняли. Только московский код добавился и восьмёрка. Главное, чего я боялся — что даже в законный выходной дома моего знакомого может не оказаться. Служба такая, прикажут — будешь вообще работать семь дней в неделю по двадцать четыре часа. Однако повезло — Смирнов оказался на месте.
Тому, что я знаю его телефон, он совершенно не удивился. Только спросил для проформы:
— Из будущего узнал?
— Да, — подтвердил я очевидную истину…
Опасений, что линия может быть на прослушке, у меня не возникло. Просто прикинул кое-что к носу и сообразил, что даже для такой «фирмы» как КГБ это избыточно. В море неактуальной и просто бессмысленной информации утонет любая самая совершенная аналитика. Поэтому и прослушивают, в основном, тех, на кого падает подозрение. А Михаил, как я понял, под подозрением в своей конторе не находился.
Не опасался я и того, что он тут же доложит о нашем разговоре наверх. Вероятность, конечно, была, но оценивалась с моей стороны как незначительная. Ну не в его интересах сдавать меня сразу, не поговорив и не выяснив, что задумал «подследственный». А крючок я закинул знатный:
— У тебя, насколько я помню, в тумбочке письменного стола в нижнем ящике должны лежать две кассеты. Тебе их знакомый в августе из ГДР привёз. Ну, так вот. Просьбочка у меня есть по их поводу. Привези их сегодня. Обе. Только не распечатывай. Договорились?..
Понятное дело, Смирнов согласился. Куда приезжать, я объяснил. Ехать ему из своего «Орехово-Горохово» было до Долгопрудного часа два с копейками. Если с запасом, то три.
Так в итоге и получилось.
Три часа я ёрзал на стуле, мучая себя мыслями то о Лене, то о предстоящей беседе, то о том, не поспешил ли отправить в будущее послание, что всё на мази и «эксперимент» состоится завтра, как договаривались… А в итоге чуть было не пропустил условный сигнал.
Сначала в окошке мелькнула физиономия Иваныча, потом он махнул рукой и для верности несколько раз постучал по стеклу костяшками пальцев. Только тогда я, наконец, спохватился, быстро собрал манатки и через пару минут уже поднимался по лестнице недостроенного учебного здания…
— Почему здесь? Почему не в нормальном месте? — это было первое, что спросил Михаил, когда мы поздоровались.
Пожав плечами, я обвел взглядом ещё не отделанное помещение:
— А чем тебе это не нравится? Тепло, светло и мухи не кусают. Ну, в смысле, никто не подслушивает.
Смирнов фыркнул, но спорить не стал.
— Вот. Привёз, что просил, — выложил он на стол две запечатанные в плёнку кассеты.
— Отлично!
Я вынул из сумки магнитофон, включил его в сеть и распечатал одну из кассет.
— Что это? — вздрогнул Смирнов, когда из динамика раздался знакомый голос.
— Я полагаю, что это послание. Тебе от тебя же, только из будущего.
Михаил протянул руку и щёлкнул по клавише. Кассета перестала крутиться.
— Как такое возможно?
Взгляд у него был напряженным, и я хорошо понимал, почему.
— Думаю, это кое-что объяснит.
Раскрытый на последней странице песенник лёг перед «чекистом» на стол.
— Почерк узнал?
— Да, — кивнул Михаил, присмотревшись.
Текст он читал внимательно, а после того, как прочёл, снова взглянул на меня:
— Половину написал я, а вторую, выходит, твой друг Синицын, так?
Я наклонил голову.
— Именно так. Угадал.
— Понятно. Значит, получается… ты можешь отправлять сообщения в будущее, и тебе отвечают?
— Всё верно. Могу. Только это непросто, и переписка имеет… хм… разные побочные эффекты.
— Какие? — заинтересовался Смирнов.
— Разные и не всегда положительные. Лучше всех в этом деле разбирается Шура Синицын. В будущем, кстати, вы с ним на этой теме, можно сказать, скорешились. Здесь, я надеюсь, общий язык тоже найдёте.
— Он тоже знает, кто ты на самом деле?
— Узнал месяц назад. И очень помог мне.
— В чём?
— В том, что собрал специальный прибор, который поможет мне возвратиться в будущее.
— Ты что, и, правда, хочешь вернуться? — опешил Смирнов.
— А почему ты этому удивляешься? — изобразил я ответное удивление.
— Ну… прожить ещё одну жизнь — это, наверное, здорово. Попытаться исправить ошибки прошлого — что может быть интереснее? Кое-кто за такую возможность и прежней жизни не пожалел бы.
Я тяжело вздохнул и забрал песенник.
— Нет, Миш. Ты ошибаешься. Хотя бы в той части, что когда человек исправляет старые ошибки, он обязательно делает новые, и получается ещё хуже. Но, в принципе, сейчас это не особенно важно. Сегодня мне нужно другое. Мне нужен ты. Только не сегодня, а завтра. Вот в этом месте, — я протянул ему бумажный клочок с адресом дачи.
— Считаешь, что без меня перенос не получится? — проговорил Смирнов, пробежав по листочку глазами и спрятав его в карман.
— Я не считаю. Я знаю. И даже могу объяснить. Но не уверен, поймёшь ли.
— А ты попробуй, — прищурился Михаил.
— Ладно. Попробую.
Я негромко прокашлялся и начал не торопясь объяснять.
— Дело всё в том, что наш общий в будущем друг Синицын сумел разработать и экспериментально проверить так называемую теорию одиночных кварков. Кварки, чтобы ты знал — это такие кирпичики, из которых состоят все сильно взаимодействующие частицы. Из них, в свою очередь, состоят атомы, а из атомов всё вещество нашего мироздания. Кварки появились сразу после Большого Взрыва, а как только температура Вселенной понизилась, начали своё путешествие по расширяющемуся континууму. Только не в одиночестве, а намертво слившись по трое с другими такими же. Это явление, эту неразрывную связь учёные называют конфайнментом, а кварковые тройки — барионами. Именно они составляют основную массу Вселенной. Помимо долгоживущих кварковых троек существуют и короткоживущие пары, соединяющиеся по типу кварк-антикварк. Такие пары называют мезонами, и они являются переносчиками сильного и слабого взаимодействия между частицами. Если, к примеру, рассматривать их в аналогии с человеческим обществом, то всякий мезон — это как бы двое влюбленных, а барион — трое закадычных друзей.
— То есть, любой кварк можно считать мужчиной, а антикварк женщиной? — догадался Смирнов.
— Ну да. Так оно примерно и есть. И, кстати, пары «мужчина-мужчина» и «женщина-женщина» в мире элементарных частиц не только противоестественны, но и бессмысленны. Им попросту нечем соединяться, да, в общем, и незачем, — позволил я себе короткий смешок.
— Это я понял, — кивнул Михаил. — Но ты вроде бы говорил, что твой друг разработал теорию одиночек, а вовсе не троек и пар?
— Да, говорил. И мы к этому как раз подошли. Проблема практически всех моделей Большого Взрыва заключается в том, что исследователи не в состоянии объяснить некоторые фундаментальные противоречия. Одно из них — это дефицит нынешней массы-энергии вещества в сравнении с кварк-глюонной плазмой, возникшей при Взрыве. Иными словами, часть кварков и антикварков куда-то пропала, не аннигилировав и не попав под конфайнмент. Куда они подевались? Где их искать? Решение этой задачи, по словам того же Синицына, выглядело почти как средневековый ответ на вопрос «Сколько ангелов можно уместить на конце иглы?» Однако своё решение он подтвердил не только системами уравнений, но и, хм, удачным экспериментом. Тем самым, в котором участвовал я. Хотя и не по своей воле.
— И в чём это решение заключалось?
— С одной стороны, всё оказалось безумно просто, а с другой, совершенно нереализуемо в привычной атеистической парадигме. Короче, все одиночные кварки и антикварки приобрели защитные оболочки, предохраняющие их от прямого слияния. А если ещё проще, они стали основой для разума, а также его сутью и даже прямым воплощением.
