Йети бегал по крыше, ждал пока покажется муфлон. А муфлон, докричав свои «смелые» призывы, где-то спрятался, и уже не пикал. Он понял, что план его «проваливается». Надо действовать, но непонятно как! В любом случае, «проклятого йети нужно отвести от святыни»! Муфлон, глубоко верующий козёл, понял, что сделать это может только он. Это его жертва, и он готов «всего себя отдать»! Вылез из своего укрытия (говорили потом, что это был ящик для пожертвований (намекая, конечно же, на маленький рост муфлона)), пробежал несколько метров — туда, где лежали теперь без смысла выброшенные сети с гвоздями. Хотел крикнуть своё «ЭЙ! БЭЙ!», чтобы привлечь внимание чудовища, но не успел. Йети заметил его мгновенно! С крыши он спланировал как парус на большом ветру. Только муфлон успел обернуться, йети повалил его на землю, стал раздирать одежду, шерсть, рога и морду — кровь разлеталась вверх и вниз, куски кожи с шерстью падали тяжело как камни.
Ряд козлов бежал к муфлону на помощь, но муфлон, ещё в сознании, скомандовал им «отойти». В этот момент, явно наслаждающийся и растягивающий свою месть, йети, поднял муфлона за рога вверх. Как игрушку! Как куклу из плюша! Насколько убого смотрелся маленький муфлон в лапах величественной дикой обезьяны, пришедшей убивать. Мстить за что-то такое о чём знает тут каждый. За что-то такое, что не простить. Но…
Всё тем же резким хитрым жестом муфлон достал свою улиточку из сумки на боку. Он не подставил её к носу — он вбил её в морду обезьяны! От удара треснул панцырь улиточки, наружу вырвалось неожиданно большое облако зелёного газа (потом будут говорить, что облако это приняло форму некого древнего божества). Йети завыл, отпрыгнул. Муфлон упал на спину, трясущейся лапой достал фляжку из сумки своей, выпил, разлив половину — у него разорван рот, болтается часть нижней челюсти.
Муфлон: Давайте, дуаки, бээээ! В-вяжите, бэ! В-в-вяжите!
Сдавленный полушёпот муфлона никто не слышал. Сами догадались. Кто-то подбежал к нему, другие побежали к скулящему йети. Он (йети) вряд ли понимал теперь, что с ним происходит. Он падал на колени, поднимался, атаковал воздух и кричал «мама». Он так и не потерял сознания (как было с зайцем, как бывало с каждым на ком газ этот применялся). Он не заснул, а видел сон на яву. Страшный печальный сон. «Аррррр!!!» «Мама». «Мама!» «Арррр!»
Вокруг йети моментально собралась толпа смельчаков с вилами, серпами, тем самым молотом, и прочими удобными для забиения инструментами. Пока йети защищал свою мать, сражаясь с невидимыми врагами, они тыкали его со всех сторон, стреляли в него фейерверками, проклинали, плевались, блеяли. Чем слабее становился йети, тем смелее становились козлы. Скоро наступил тот миг, когда смелости хватило б и на долгожданное всем городом убийство чудовища, но где-то из-за храма вдруг раздался дикий вопль иностранца. «Что?» «Кто?» «Что кричит-то?»
Заяц: СТОЯТЬ! СТОЯТЬ!
«СТОЯТЬ» кричал заяц, держа заточку у горла старейшины. Его заметили и замерли. Всё остановилось. Так мало стало движения, что даже пыль бросалась в глаза — «большие такие серые мушки, летают как хотят… свободное ничто…» Козлы не знали, что им делать. Не знали куда деться. Инструмены выпадали из лап. Кто-то плакал. Кто-то молился тихо. Сам заяц не ожидал такой реакции, и сам не знал, что делать.
Тишину нарушал только йети. Он выпрыгнул из окружения. Задел кого-то. Снова завопил «МАМММАААА-ААААРРРР»! Только теперь в этой тишине вопль его казался особенно громким, горьким и тяжёлым. Его нельзя было вынести. Он разбивал душу.
Первым пришёл в себя муфлон. Он поднялся кое-как. Вставил сдвинутую на бок челюсть, прикрикнув от боли. Выплюнул зуб. Потом ещё один. И ещё один.
Муфлон: Чего тебе-бэ-бэ надо? Ты, янггуизи!
Заяц: ЙЕТИ! (Заяц обращался к йети, но кричал громко, чтобы каждый его слышал.) ЙЕТИ! ИДИ СЮДА! КО МНЕ ДАВАЙ! МЫ ИДЁМ ГУЛЯТЬ! ГУЛЯТЬ! НАС НИКТО НЕ ТРОНЕТ! МЫ ВЫЙДЕМ ИЗ ГОРОДА И ПОЙДЁМ ГУЛЯТЬ! НИКТО НЕ ПОСТРАДАЕТ! ПОШЛИ ВОН! РАССТУПИСЬ! РАССТУПИСЬ! (Многие понимали зайца, но продолжали стоять, как вкопанные. Йети тем временем шёл к зайцу — бубнил что-то, чуть ли не падал.) РАССТУПИСЬ! КОМУ ГОВОРЯТ?! РАССТУПИСЬ!
Муфлон: ЭЙ! БЭЙ! Дев-вайте, что он говоит! Давайте! Давайте!
Стали расходиться по стенкам, но неохотно.
Муфлон: РРРАСТУПИСЬ! (Вдруг вернулась «Р» к муфлону.)
Заяц: (К старейшине.) Ну что? Идём? Тихо, спокойно. Где тут у вас «погулять» можно?
Старейшина: Есть тут местечко. Только я медленно теперь хожу.
Заяц: И я небыстро. Давайте, идём.
Двинулись. Заяц не опускал лапы, не расслаблялся — одно неверное движение и он мог бы убить своего заложника случайно. Это чувствовали, это понимали все в округе. Не могли не понимать, потому, что понимали это и заяц, и старейшина. Они видом своим, движением и позой, говорили больше, чем любые крики и мольбы. Впрочем, «мольбы» тут и быть не могло. Старейшина знал смерть близко. Он не боялся её, он смеялся над нею.
Заяц: Так куда?
Старейшина: В город мёртвых.
Заяц: Почему?
Старейшина: Потому, что нам с тобой только туда и дорога. Только туда, бэ. Мы пройдёмся по мосту — подвесному, бэ, корневому — видел такой?
Заяц: Да. Он ведёт в город мёртвых? Отсюда?
Старейшина: Да, бэ. Мы свернём. Будет развилка.
Заяц: Ну хорошо.
Медленно. Медленно. Мучительно медленно плелись заяц со старейшиной. Рядом с ними полз на четвереньках йети. Приходилось постоянно подкрикивать на него, чтобы он не заснул. Один раз заяц даже кинул в него попавшимся на дороге камнем. Это сработало: йети визгнул как-то по-птичьи и попытался приподняться. Потом опять пополз на четырёх. «Мама… мама… маааа…»
За йети с небольшой дистанцией шёл муфлон. На разбитой его морде с вечной теперь «полуулыбкой» трудно было прочитать какие-то эмоции, но смотрел он вниз, на йети. Да, теперь он, маленький муфлон, смотрел на глупое чудовище «свысока»! Но торжества в нём не было. Наоборот. Какая-то связь, почти родственная, была между ними. Йети не убил его только потому, что и не собирался его убивать! Муфлон теперь прекрасно это понимал. Йети пришёл искалечить его. Изуродовать. Доволен ли он теперь? Свершилась ли месть? Избавится ли наконец Последний от своего кровавого мстителя? Об этом думал муфлон, и об этом думали другие.
Другие козлы волокли свои уставшие тела за муфлоном. Их всё ещё было много. Они были абсолютно раздавлены, поражены. Их обуяла… «как это говорил государь? А! Вот оно!» Их обуяла депрессия. Сковала их, отравила их. «Детёныш… детёныш, убеждённый в непревзойдённом, божественном почти, величии своего родителя, вдруг видит как родителя этого… бьют по морде. И родитель… родитель мирится с этим. Он ничего не отвечает своему обидчику. Для детёныша — это шок и травма детства. Примерно этот же шок чувствуют сейчас они. Они удивлены — они искренне удивлены тому, что старейшина их ещё не убил меня молнией. Или, скажем, шаром огня (как из сказок ихних). Или ещё чем…»
Козлы молчали, продолжая ожидать видения, волшебного знака, «чудесной силы» своего духовного наставника. Великого. Родного. Небесами ниспосланного. Блеющим закрывали пасть. Молчащим указывали в землю. «Молись!» «Молись, и будет!» Но ничего, увы, не происходило. Так и не произойдёт. Старейшина потом над козлами своими смеяться будет, и за смех этот они всё ему простят.
Старейшина: Ты хромаешь. Мне идти помедленней?
Заяц: Ха! Мне кажется я пока ещё за вами поспеваю!
Старейшина: Ба-ха-ха! А знаешь почему ты хромаешь? А бэ?
Заяц: Почему?
Старейшина: Потому, что у тебя уже не хватает сил душевных на весь организм! Ты напрягаешь верхнюю лапу, поэтому у тебя отнимается нижняя! Понял, бэ?
Заяц: А я и сам так думал уже! Но откуда об этом знаете вы?
Старейшина: Я болен той же болезнью, бэ. Я это сразу… увидел. Зря ты ко мне не подошёл тогда…
Заяц: Что это? Что происходит со мной? (Заяц опустил заточку — «всё равно никто уже не видит»!)
Старейшина: «Чёрная капля.»
