лестно будет. А можно, – он взглянул на Сыча и усмехнулся, – и этого на нее натравить, он ее быстро в ужас приведет. А лучше будет и одно, и другое, и третье. Пусть Сыч ее попугает, а вы потом начинайте ее брать втайне от жены, с лаской да со словами любви, на подарочки не скупитесь, и через месяц-другой не будет у вас служанки более верной. И все вы о своей жене узнаете, что она от вас скрыть желает.
– Так и сделаем, – решил Волков, он был чуть ошарашен от хитрости монаха. Даже дышаться ему стало легче, словно в безвыходной ситуации в страшном сражении вдруг открылся путь к спасению от верной смерти.
– Ох и подлый ты поп! – с восхищением ухмылялся Фриц Ламме. – Хитрый, как дьявол. Гореть тебе в аду.
– Вместе, сын мой безмозглый, вместе будем там гореть, рядышком, – улыбаясь, отвечал брат Семион.
Глава 32
Они спустились на первый этаж. Там так и сидели за рукоделием Элеонора Августа и госпожа Ланге. Сыч и монах им откланялись. Уже у дверей Сыч глянул на господина заговорщицки, а потом на госпожу Ланге посмотрел. Они уже все решили насчет нее.
Глянул и пошел вслед за монахом. А Волков сел к столу. Как ни странно, но теперь у него в душе воцарилось холодное спокойствие. Он спокойно слушал эту лживую женщину, которая была его женой, и ласково ей отвечал. А сам то и дело косился на рыжую Бригитт. Раньше он ее не воспринимал как женщину, отметил, что она хороша, и на этом все. Теперь же нет. Теперь он на нее смотрел иначе. «Интересно, а насчет «ржавых чердаков и мокрых подвалов» не наврал ли Сыч?»
Нет, она совсем не походила на Брунхильду. Та была молодая кобылица. Жизни в ней на троих хватило бы, ноги такие сильные, что, обхватив мужчину своими длинными ногами во время страсти, причинить боль могла. Обнимала так, что не вздохнуть было. Своенравная, сильная, упрямая была. А Бригитт Ланге совсем не такая. Милое лицо в веснушках, непослушные вьющиеся волосы так густы, что уложить их нет никакой возможности. Грудь невелика, ростом невелика, но жива и изящна. Станом крепкая и…
И, кажется, хитрая. Всегда молчит, всегда улыбается ему. На фоне подруги распутная его жена была совсем не хороша собой. Курносая, с вислыми щечками, маленькая и излишне полная, какая-то рыхлая. Украдкой поглядывая на Бригитт, Волков вдруг понял, что она ему нравится и он ее желает.
За ужином кавалер выпил вина и стал все пристальнее смотреть на Бригитт. А та стала замечать его взгляды и, кажется, бояться их. Отводила глаза, смотрела в тарелку и говорила только с Элеонорой Августой. Волков ухмылялся, он знал, что будет дальше, и ждал ночи.
Госпожа Эшбахт в тот вечер снова возжелала внимания мужа. Муж отказывался, а она раздражалась.
– Когда же эта ваша хворь утихнет? – зло говорила Элеонора Августа.
– Я же говорил вам уже, две или три недели, – отвечал кавалер и, признаться, находил в этих разговорах даже какое-то развлечение для себя.
– Господи, послал Бог мужа! – злилась жена. – Неуж так болит ваша нога, чтобы вы ни к чему не годны были!
– Так страдаю, – говорил Волков, – что даже чары ваши женские бессильны те страдания унять.
– Те страдания унять? – Элеонора Августа с презрением смотрела на него и вздыхала: – Святая Дева, Матерь Господня, за что мне такое?!
– Может, есть за что? – невинно спросил кавалер. – Может, вам помолиться?
– Молилась я! – Жена отвернулась от него и забралась под перину.
А Волков только улыбался и ждал, когда же она заснет.
Как случилось это, кликнул он Сыча. Схватить, придушить, притащить, запугать – все это Фриц Ламме умел.
Бригитт Ланге спала на сдвинутых лавках рядом со столом, подле лежали сестра и племянники кавалера, а она оказалась на самом краю. Спала без чепца, в доме жарко, волосы по подушке разметались, словно лучи от солнца, в разные стороны. Красивая. Волков стоял, держал лампу и любовался ею.
Брать ее было удобно. Сыч подошел к ней совсем неслышно и пятерней своею зажал ей рот так крепко, что она только лишь и могла что мычать. А он одним движением выдернул перепуганную девушку из-под перины. Она ручками махала, пыталась от его лапы освободиться, да тщетно. Он поволок ее к двери так легко, словно она совсем невесома. Волков удивился опять тому, как Сыч все ладно делает. Под той же периной дети спали, так ни один даже не зашевелился. Когда кавалер выходил из дома, он обернулся. Только Мария, что спала на полу у печи, подняла голову.
– Спи, – строго сказал он и вышел на улицу вслед за Сычом.
На небе звезды, тепло, тихо, сверчки звенят в ночи. А Фриц Ламме тем временем тащит полумертвую от страха женщину к колодцу. Ее нижняя рубаха белеет в ночи. Она даже не кричит, хотя теперь может, Сыч рот ей не затыкает, только причитает, молится негромко и всхлипывает.
Сыч ее до колодца доволок и животом положил на край, чтобы голова вниз, в черноту бездонную свисала, и говорит:
– Ну, хватит уже причитать, хватит.
– Господи, да что же вам нужно? – Из колодца голос госпожи Ланге словно издалека прилетал.
Волков подошел, поставил лампу на сруб и сказал, к ней в колодец заглядывая:
– Нужно, чтобы вы ответили нам на пару вопросов.
– Я скажу вам все, отпустите только, живот больно! – всхлипнула Бригитт.
Волков сделал знак, и Сыч вытащил ее из колодца.
– С кем вы были тогда, когда я застал вас в бальной зале? – сразу спросил кавалер, это был первый вопрос, который его интересовал.
– Я… Я была с младшим из Маленом, Гюнтером Дирком фон Гебенбургом, – лепетала женщина.
– А жена моя? – холодно спрашивал он. – С кем она была?
Тут госпожа Ланге стала рыдать:
– Господи, Господи! Святые угодники и заступники! – Она вытирала слезы и, кажется, не собиралась говорить.
– Сыч! – коротко позвал кавалер.
Фриц Ламме все понял, он опять схватил девушку и снова перегнул через стенку колодца, только теперь он опустил ее еще ниже, так что приходилось ему держать ее за бедра и рубаху. Волков заволновался даже, удержит ли. Но Сыч держал крепко. Бригитт кричала в голос, да разве из колодца докричишься до кого? Нет, только Волков и Сыч слышали ее крик.
– Ну, – спрашивал женщину Фриц Ламме. – Скажешь, кто еще был с вами, кто был с госпожой Эшбахт?
– Скажу, скажу, вытащите меня Христа ради! – молила Бригитт.
Сыч выволок девушку, пока вытаскивал, чуть не
