выровнялось, внизу раздались голоса. Ричард сосчитал до шестнадцати и быстро прошел по отделанной черным деревом галерее к бывшему кабинету Рокэ. Дверь тоже была черной со странными завитками… Зачем он стучит, ведь ключ у него? Это Удо заперт в комнате с кабаньими головами, а Ворона здесь нет и не будет.
Суза-Муза на стук не ответил, то ли спал, то ли притворялся. Громко щелкнул замок, резные вихри ушли в темноту, лисьей рыжиной блеснул догорающий камин, – совсем как тогда…
«Память – отвратительная вещь, – насмешливо произнес ленивый голос. – Мы помним то, что хотим забыть…»
– Эр Рокэ! – Дик крикнул раньше, чем успел подумать.
«Не стоит показывать другим, что у тебя на сердце», – посоветовало прошлое и погасло вместе с огарком на пустом – ни единой бумаги – столе.
Ричард обернулся к дивану и понял, что понятия не имеет, как окликнуть спящего. Раньше было просто, раньше Удо Борн назывался графом Гонтом, братом Рихарда, соратником, другом, а кто он теперь?
Красными глазами мерцали уголья, за окном холодный торский ветер раскачивал ветви, перекрученные тени метались по кабинету черной сетью, захватывая то кабанью голову, то ардорскую бронзу. Пляска тьмы и света завораживала, тянула в закатные глубины, туда, где ждала неизвестно чего увенчанная мертвым солнцем башня.
– Удо, – позвал Ричард, разрывая призрачную сеть, – вставай!
Спящий раскинул руки и улыбнулся. А говорят, нечистая совесть мешает спать, хотя вряд ли Удо спит. Щелкнувший замок, стук двери, дурацкий крик не разбудили бы только глухого, но Сузе-Музе нравится шутить, сейчас он откроет глаза и спросит про «эра Рокэ». И пусть спрашивает. Ричард Окделл верен государю и Талигойе, и он не поднимал руку на друга.
Дикон пригладил волосы и отчеканил:
– Удо Борн, соизвольте проснуться.
Не соизволил. Досадливо отмахнулся, дернул ногой и ткнулся лицом в подушку. Вставать он не собирался.
– Нам нужно поговорить, – открыл карты Ричард, но Суза-Муза и не думал отвечать, шуточки продолжались. Юноша зачем-то оглянулся, встретив стеклянный кабаний взгляд. Темная полоса скользнула от стола к камину, раньше там блестели черные шкуры и синеглазый человек глядел в огонь. Ночь ковырялась в памяти, как хирург в ране, это становилось невыносимым.
– Разрубленный Змей! – заорал Дикон. – Удо Борн, поднимайся, слышишь?! Хватит врать, я же вижу, ты не спишь!
– Уходи, – пробормотал в подушку Борн, – надоел…
Этого Ричард уже не вынес. Бросившись вперед, он схватил Сузу-Музу за плечи и тряханул, Удо рванулся куда-то вбок, руки юноши разжались, Дик с трудом удержался на ногах, а граф Медуза мешком свалился на разворошенную постель и замер, неловко вывернув руку. Стало тихо. Совсем.
3
И когда это Дикон успел не только вернуться, но и напиться? Или он уже явился пьяным? Очень может быть, провожать бывшего друга – не кошку гнать, без касеры не обойдешься. Когда проспится, нужно спросить, как там Удо.
Принцесса с трудом отлепила взгляд от клюющего носом Повелителя Скал и оглянулась в поисках лакея, но прислуга разбрелась, и хорошо. Без суетящихся дурней в алых туниках было спокойней, и принцесса собственноручно вылила в стакан остатки настойки. Неужели она выдула все? А голова совсем ясная… Проверять, может ли она встать, женщина не рискнула. Скоро все если не расползутся, то уснут, вот тогда она и отправится под крылышко к Лаци, и пусть решает, шарахаться от такой красоты или нет.
От нечего делать принцесса уставилась в окно, за которым зеленел лунный кусок, омерзительный донельзя. Бледный свет шарил по залу, превращая вельмож и послов в ядовитых подвальных лягушек, бледных, с затянутыми пленкой глазами и розовыми лапками. В Агарисе эти твари только что в тарелки не прыгали, Матильда их терпеть не могла, хотя честных сакацких квакушек запросто брала в руки. Лягушки, они как люди, одних перецеловать хочется, от других тошнит, а они копошатся, копошатся, копошатся…
– Восславим же Дом Раканов! – прохрипел вконец сорванный от восторга голос. – Восславим же государя нашего, его великие дела и благие замыслы!
Лунная лапа пробежалась по разоренному столу, вцепилась в увядающие гирлянды, мазанула по испятнанной фресками стене и сразу же послышались шаги – тяжелые, медленные. Четырежды ударил церемониальный жезл, отвратительно трезвый внук поднял кубок:
– Мы пьем здоровье Повелителя Круга!
Значит, скоро конец, но как бы Повелителя не пришлось тащить из-за стола на руках. Чествуемый не проснулся. Рядом с посапывающим Ричардом сидел дворянин с грустным напряженным лицом, как две капли воды похожий на Дикона лет через двадцать. Перед чужаком стоял бокал, но вместо вина в нем была свеча. Зеленая, как гнилушка на болоте.
Матильда торопливо хлебнула настойки, ощутила вкус имбиря и сплюнула прямо в растекшееся по тарелке желе. Дэвид Рокслей тоже спал, рядом с братом сжимал лунное стекло Джеймс в расстегнутом маршальском мундире. Кресло Эпинэ заняла грустная черноглазая дама, за ее спиной стоял старик в алом, по надменному лицу плясали лунные блики. Придд исчез за спиной холеного вельможи, на руке гостя горел аметист, губы были плотно сжаты. Откуда он взялся? Откуда они все взялись?
– Ваше высочество, – прошелестело сзади. – Ваш внук и ваши подданные ждут слова хозяйки.
– Здоровье хозяев Круга! – Вдовствующая принцесса схватилась за стакан: в нем тлел зеленый огарок.
– Его величество и ее высочество пьют здоровье Повелителей Круга, – просипел Арчибальд Берхайм. Надо же, а болтали, что его задавило! Ну и хорошо, что все живы, жаль только, Робер расстроится из-за Кавендиша. Зато обрадуется из-за Рокслея, и радости будет больше, чем злости.
Язычок пламени взвился вверх и погас, визгливо запиликали чужие жеманные скрипки, с потолка посыпалась труха. Похожий на Дика дворянин встал и поклонился. Твою кавалерию, у него меч! Совсем загальтарились, умники!
– Его нет! – Визгливый детский голос перекрыл шуршанье и шипенье. – А я хочу! Дай!
Девчонка. Толстенькая, щербатая, с изуродованной ожогами мордашкой. Лет шесть, не больше, и с ней бледнорожий толстяк в черно-белом.
– Мое! – Малявка топнула босой ножонкой. – Хочу! Сейчас хочу!
Толстяк подмел пол белыми перьями и водрузил шляпу на большую голову.
– Просим простить наше вторжение!
Старик в красном свел все еще черные брови, Джеймс поморщился, спящие не проснулись.
– Где он? – запищала девчонка. – Дай!
Черно-белый ухватил поганку за коленки и высоко поднял. Свечи погасли, но темней почему-то не стало.
– Не хочу! – Длинный бледный язык облизал губы. – Этих не хочу! Здесь все противные!
– Не хочешь, – зевнул толстяк, – не надо. Пошли домой!
– Нет! – Пухлая ручонка тыкала в зеленый свет. – Неси дальше! Туда!
Пришелец, тяжело ступая, пересек зал и водрузил свою ношу на стол. Малявка хихикнула, небрежно, словно танцовщица в ночной таверне, подобрала юбочку и, вихляя бедрами, пошла меж блюд и кувшинов. Пухлые ножки расшвыривали бутылки, вилки, соусники, веером разлетались брызги и объедки, звенели и лопались сброшенные на мозаичный пол тарелки, но спящие спали, а их соседи пялились на свои свечки.
Толстяк снова поклонился.
– Я вернусь, –
