Пристально следившие за боем рабирийцы озадаченно переглядывались. Творилось что-то непонятное. Князь должен был покончить с этим заморышем да Каденой через пять, самое большее десять ударов сердца — а поединок все длился! Мало того — Блейри ушел в глухую защиту, противник гонял его по кругу, как хотел, и Князь откровенно уклонялся от ближнего боя. Айлэ изо всех сил вцепилась в руку принца. Хеллид, сам того не замечая, вытянул из ножен один из оставшихся кинжалов и принялся вращать его между пальцами, прикидывая расстояние броска, пока не услышал сумрачный рык аквилонского короля:
— Даже не думай, понял?..
Само собой, человек не успел бы помешать обитателю Лесов, и все же, все же… Князь уже не играет с соперником, как поступил с Иламной, он всерьез защищает свою жизнь… Откуда у Рейенира, бездельно прохлаждавшегося пятнадцать последних лет в Зингаре, взялось все это — ловкость, стремительность, тончайший расчет и поразительное хладнокровие? Кто его учил, какой мастер?
Или… Или все, что шепчут о чудесах, творящихся порой в кругу моррет — правда?..
Поединщики вновь сошлись. Поперек обнаженной груди Рейенира алела тонкая черта — каким-то из выпадов Князь все же ухитрился его достать, однако непохоже было, что порез хоть как-то сказался на непостижимой ловкости да Кадены. Сам Блейри выглядел гораздо хуже. Его лицо, обычно неестественно бесстрастное, исказилось от напряжения, на лбу выступила испарина. Раны, хоть и пустяковые, мешали все больше, а сознание неправильности, невероятности происходящего выбивало из колеи. Князь усомнился в своих силах — и руки его дрогнули, сбивая безупречный рисунок боя.
В эту мгновенную брешь немедленно устремился Рейенир.
Три удара сердца — три удара ножом, словно плетью, хлесткие секущие порезы, глубоко вспоровшие плоть. Три вопля боли, один за другим.
Левое плечо. Правое бедро. Левое запястье. Так в круге моррет умирала Иламна, и потомок Драго вернул убийце должок.
Один из кинжалов Блейри упал на песок. Кисть левой руки Князя бессильно повисла, пальцы обмякли — клинок рассек сухожилия. Блейри отшатнулся, поднимая руки в бессознательном стремлении закрыться от смертоносного лезвия, но Рейенир нанес ему страшный удар ногой в грудину. От этого пинка оружие самозваного Князя полетело в одну сторону, а сам Блейри — в другую. Пролетев с полдюжины шагов, он всей спиной и затылком с размаху приложился о нижние венцы хозяйского дома. Плетеный обруч Венца свалился и покатился в траву.
Айлэ ахнула. С губ короля Аквилонии сорвался невольный возглас восхищения. У Хеллида отвисла челюсть, а неровная шеренга лесных стрелков немедленно, как по команде, взяла Рейенира на прицел — хотя стороннее вмешательство в поединок во все века считалось тягчайшим преступлением.
— Боги явили свою волю, самозванец, — произнес Рейе — так, чтобы слышали все, ровным, внятным голосом, в котором не было и тени насмешки над поверженным врагом. — Ты проиграл поединок, ибо правда на моей стороне. По древней традиции я предоставляю тебе право выбора. Признайся в своих преступлениях — и сохранишь жизнь, но навсегда покинешь Забытые Леса. Или умри, как жил, в бесчестье и позоре. Твое слово?..
Блейри с трудом приподнялся и застонал. В его сознании бешено крутились тяжелые жернова, ревели водопады, били колокола и метался голый, слепой, животный ужас. Весь смысл его бытия уменьшился сейчас до острого кончика лезвия, щекочущего ребра. Все помыслы сводились к безграничной пустоте, заполнившей разум после того, как он утратил Венец. После церемонии в Малийли Блейри не снимал его ни разу, ни днем, ни даже ночью, во сне. За пару седмиц дух самозваного Князя настолько крепко сроднился с Короной Лесов, что, лишившись реликвии хотя бы на миг, он страдал, как курильщик желтого лотоса без привычной отравы. Да Греттайро мог мыслить только об одном — выжить, уцелеть любой ценой, не дать холодной стали коснуться его бешено колотящегося сердца, вновь завладеть Венцом! Как он мог так просчитаться? В чем допустил ошибку? Этого не может быть, он должен, должен избавиться от этой помехи на своем пути!
— Убейте его! — истошно завопил он.
Рейе в своем благородстве промедлил на одно мгновение дольше, чем следовало.
Хеллид, державший наготове метательный нож, отчего-то замешкался. Но лучники спустили тетивы, и дюжина стрел сорвалась в полет.
…Рейениру, все еще находившемуся во власти боевого безумия, сперва показалось, что по спине барабанят крупные градины — шея, плечи, левая лопатка… Почти не больно — но отчего шершавая рукоять кинжала в руке вдруг сделалась такой тяжелой? Горячие змейки побежали вдоль хребта, и с ногами что-то не так, тянет лечь… лечь и больше не подниматься… темнеет в глазах… Отчаянным усилием он заставил себя выпрямить спину, но тут же вскрикнул от пронзившей боли — крик застрял в глотке, с губ сорвался лишь невнятный хрип.
Как темно… Кто так кричит? На пределе сознания Рейе услышал громовой голос киммерийца, призывавший проклятие на головы убийц, шум борьбы, хлесткие звуки ударов и стук стрел, впивающихся в дерево и в живую плоть; потом — топот множества ног и слитный боевой клич: «Гайард!». Затем тьма рассеялась, и Рейе точно со стороны увидел себя — стоящим на лесной тропе. Впереди на обширной поляне высится большой светлый дом с раскинувшим крылья резным деревянным драконом на коньке крыши, и отец ждет его, сидя в кресле на длинной веранде. Их взгляды скрестились, и отец чуть заметно улыбнулся сыну. В раскрытых дверях показалась тонкая женская фигура — сестра? Мать? Издалека было не разглядеть, и Рейенир зашагал по тропе, постепенно ускоряя шаг.
Ощущение спокойной радости наполнило его сознание, и Рейе понял, что отныне души его предков пребудут в мире. А где-то в Рабирах, во дворе дома на озерном берегу, мертвое тело повалилось на испятнанный кровью песок.
* * *
Едва запели в воздухе гульские стрелы, киммериец сорвался с места. С того самого мига, как дуэргар внезапным налетом захватили людей в плен, могучий воин выгадывал подходящий момент для боя. Сперва он был связан, и полдюжины стрелков стерегли его неотлучно; потом участь сына сковывала его действия, к тому же в постоянно находящемся рядом Блейри варвар необъяснимым звериным чутьем видел силу самое малое равную, если не большую. Сойдись они с Князем один на один, Конан попытался бы без раздумий. Но, несмотря на всю свою отвагу и невероятную силу, аквилонский правитель прекрасно понимал, что при таком раскладе сил либо гульские лучники утыкают его стрелами прежде, чем он доберется до их вожака, либо ручной головорез Князя успеет полоснуть ножом Коннахара. Поэтому до поры он сдерживал себя — хотя одни боги знают, каких усилий это стоило киммерийцу.
