твой муж. Я вернусь со свидетелями.
* * *
— Заявление о фуккацу? Свидетелем? А что, могу и свидетелем!
Эйта — румяный старичок-колобок — был живым воплощение бога Дарумы, подателя счастья и радости. Обнажён по пояс, являя взорам внушительный живот, Эйта степенно оглаживал то своё впечатляющее вместилище счастья, то седенькую бородку. Когда он радостно улыбался, а он это делал постоянно, от глаз разбегались весёлые лучики морщинок. При этом Эйта не забывал помешивать кашицу из перетёртых соевых бобов — варево бродило в огромном котле, под которым едва теплился огонь очага.
— Сейчас, оденусь только…
И завопил во всё горло:
— Айна! Айна! Иди сюда, пригляди за котлом.
Кисловатый запах, что шёл от котла с будущим тофу, был не слишком аппетитным. Тем не менее, голод мой разгорелся с новой силой. Что за напасть такая сегодня?! Отвернувшись, я сглотнул наполнившую рот слюну. Из дома вприпрыжку выбежала совсем ещё юная девушка в нарядном кимоно цвета весенней листвы. Дочь? Вряд ли. Внучка, не иначе. Зарделась, увидев меня, низко поклонилась — и, с привычной ловкостью подвязав рукава, сменила деда у котла. Плоской деревянной мешалкой она орудовала не хуже Эйта, при этом успевая коситься на меня и улыбаться украдкой.
Вот ведь! Настоящий дом радости. Сам не заметил, как настроение поднялось. С немалым трудом я стёр с губ ответную улыбку. Я при исполнении! Некогда нам девчонкам глазки строить.
— Как оденетесь, идите во двор Мэмору. Ждите там.
Пока Асами бегала в дом за циновками и подушкой (циновки — всем присутствующим, подушка — лично господину дознавателю), пока расстилала циновки во дворе, то и дело прерываясь на досмотр коптильни — не пригорает ли тофу… Подготовка к началу дознания затягивалась, ускорить её вряд ли было возможно, и я от нечего делать бродил по двору — сколько там того двора? — а позже свернул за дом. Узкий проход между забором и западной стеной жилища вывел меня в скромный сад. Три абрикоса, одна сакура — и буйные заросли бурьяна, где с лёгкостью укрылась бы небольшая армия хитоцумэ-кодзо: одноглазых мальчишек-призраков, тех ещё пакостников, если верить рассказчикам страшных историй.
Бурьян шевельнулся.
— Кушай, — произнёс детский голос. — Ну кушай же!
Кажется, в этом доме все помешались на еде.
Я сунулся в бурьян и обнаружил мальчика лет пяти. Нет, не призрак: оба глаза на месте, просто красные, заплаканные. Малец был голым по пояс, в широченных штанах цвета мокрой земли. Ну да, сосед Мэмору тоже встретил меня с обнажённым торсом. Принято у них так в квартале, что ли? Увы, комплекцией ребёнок ничуть не напоминал жизнерадостного толстяка — даже в миниатюре. Рёбра сквозь кожу пересчитать можно.
— Кушай, бабушка!
Грубо вырезанная кукла — деревяшка с паклей вместо волос — была наряжена в жалкое подобие женского кимоно. В дырку, изображавшую широко разверстый рот куклы, мальчик совал какие-то крошки. Крошки вываливались, падали в густую траву, терялись в ней. Но мальчик был настойчив:
— Кушай, бабушка! Пожалуйста!
— Не хочет? — посочувствовал я.
— Не хочет, — кивнул малец с убийственной серьёзностью.
Поднял на меня взгляд:
— Вы кто?
— Торюмон Рэйден. А ты?
— А я Арэта. Вы к папе в гости пришли?
— Ты сын Мэмору?
— Ага. И мамин.
— Да, я пришёл к твоему отцу. Но не в гости, а по делу.
— У меня тоже дело есть! — вздохнул Арэта. — Я бабушку кормлю. Только вы папе не говорите, хорошо?
— Почему? Разве ты делаешь что-то плохое?
— Папа заругается.
— Думаешь?
— Ага. Стукнуть может. Больно!
По спине пробежали зябкие мурашки, словно из гущи бурьяна вдруг пахнуло холодом. Такой себе привет из недавнего прошлого.
— Это твоя бабушка? — я указал на куклу.
Мальчишка опять кивнул:
— Да. Я её сам сделал.
В памяти хищной рыбкой всплыла кукла-талисман Каори, моей приёмной сестры. История с неукротимым духом её брата Иоши, самонадеянным монахом-двоедушцем… С тех пор я на любую куклу поглядывал с подозрением. Кажется, я знаю, почему разносчику Мэмору не нравится безобидное занятие сына. Мне оно тоже не нравится. Папа заругается, может стукнуть? На месте папы я бы пресекал такие штучки в самом начале.
Что за чушь в голову лезет?! Отец Арэты и есть сейчас бабушка Арэты. Если не врёт, конечно. Её дух — в его теле, а не в этой дурацкой деревяшке. В руках у мальца — обычная кукла, это не опасная сарубобо. О да, в результате двух последних дел я стал истинным знатоком талисманов.
А насчёт того, врёт Мэмору или не врёт — при дознании выясним.
— Хорошо, я не скажу твоему отцу. Но, боюсь, бабушка не станет есть. Ты ведь знаешь, что она умерла?
Зря я так. Если мальчишке неизвестно о смерти бабушки, ему следовало бы услышать это от родных, а не от чужого самурая.
— Угу, — по-взрослому кивнул Арэта. — Знаю. Она и сейчас не ест, и раньше не ела. Холодная лежала. Есть не хочет, не может. Я ей: «Кушай, бабушка!» А она молчит. Не кушает. И сейчас тоже. Жалко. Голодная…
Он склонился над куклой:
— Кушай, бабушка. Пожалуйста!
Знал, выходит. Каори тоже долго не верила в смерть брата, услужливо подсказала память. Девочка была отчасти права, и Арэта тоже в чём-то прав: его бабушка умерла, но для внука она жива. Если так, почему бы не предложить ей еды? В конце концов, все мы во время праздника Обон угощаем духов предков, явившихся к семейному алтарю.
Всё, пора за дело!
Я тихо попятился из зарослей. Думаю, Арэта не заметил моего ухода, всецело занят попытками накормить упрямую бабушку.
* * *
Бабушка во плоти (пусть и в чужой) объявилась во дворе, лишь когда я рявкнул на всю улицу:
— Мэмору, бездельник! А ну быстро сюда!
И добавил с нескрываемой злостью:
— Мне тебя до ночи дожидаться?!
Разносчик возник в дверях, что-то дожевывая на ходу. Я нахмурился так, что мне и небесный покровитель-громовик позавидовал бы.
— Прошу прощения! — обжора сыпал поклонами. — Я уже туточки!
Я указал Мэмору на циновку. Все заняли свои места — и тут сбоку, на краю поля зрения, что-то шевельнулось. Не что-то, а кто-то. Широно! Совсем про него забыл. Похоже, слуга так и простоял всё время у забора без движения, прикинувшись деревом. Судя по тому, как ахнула Асами, она тоже заметила верзилу только сейчас. Понятное дело, циновку для этого длинномерного невидимки никто не принёс.
Непорядок! Какой ни есть, а Широно мой слуга. Ему сидеть на голой земле — господина позорить. Жестом я отправил Асами в дом за циновкой. Дождавшись хозяйки, каонай со всеми удобствами расположился подле меня, но так,
