на горле.
– Правильно ли я понимаю… – заговорил Купер, глядя на закрывшуюся за ней дверь, – что агент Роген все это время носит на своей шее объект неизвестного происхождения… – Он посмотрел на Сайласа. – И что никто из вас не попытался донести до нее, что это абсолютно дикое решение?
Вместо ответа Сайлас поднялся с места и тоже направился к двери. Он не ответил. Даже не собирался отвечать. Пусть разбудит остальных и попросит рассказать, чего стоит заставить Роген сделать что-то против ее желания.
«И что никто из вас не попытался донести до нее, что это абсолютно дикое решение?» – взбешенно повторил он про себя, проходя на кухню.
Ну да, умник. Ну да. Проблема была в том, что они пытались его снять. Там, в машине, на въезде в зону резонанса. И позже.
Сайлас никому не говорил, но в одну из ночей здесь, когда он дежурил и была очередь Роген спать на полу, он попытался снять с нее эту чертову штуку. Она спала глубоко, находясь в забытьи, где-то там, по ту сторону… Но как только Доу потянулся к ее шее, ее рука тут же взметнулась, крепко ухватив цепочку. Как и в прошлый раз, пальцы было не разжать. Даже Сайласу – а он-то был куда сильнее, чем Роген или Махелона. Хмурые брови и поджатые губы ученых в репозитории имели под собой все основания: он мог согнуть металлическую балку, без усилий поднять вес вдвое больше себя, запросто разорвать железную цепь.
Но не разжать пальцы Роген.
На кухне тускло горел свет, оставляя ее в полумраке. Тепло от печи заполняло помещение и, добравшись до Сайласа сквозь свитер, ощутимо уняло раздражение. Да и дышать в одиночестве действительно стало легче.
В самом начале, там, где они только-только в это вляпались – на ночной дороге у въезда в Глеаду, – Эшли спросил его, как именно он ощущает чужую витальную энергию.
Как ежедневную пытку, от которой никогда не избавиться. Такой ответ бы его устроил?
Витальная энергия не была звуком, цветом или запахом – она была всем вместе, чем-то большим – и ничем из этого одновременно. Вместо того чтобы забиваться в нос, стоять в горле или заставлять слезиться глаза, при большом скоплении людей она заполняла всю голову, как вата. «В голове щекотно», – жаловался он в детстве хмурым людям с поджатыми губами. Затем, конечно, ручка начинала бегать по планшетке.
Через некоторое время своего одиночества на кухне Сайлас почувствовал, как в его сторону движется тяжелый сгусток знакомого присутствия – слишком тяжелый для человека. Но Блайт прошел мимо кухни. Скрипнула входная дверь. На улице должна была быть Роген, но даже если бы Блайт отправился погулять один, то Сайлас черта с два бы пошел за ним: сверхъестественные твари не его обязанность. Если Махелона считает, что его ручной леннан-ши может разгуливать где вздумается, это его проблемы.
Приближение Эшли он ощутил, когда ставил чайник на огонь. Тот юркнул в кухню, будто не хотел, чтобы их застали тут вдвоем. Это без слов сказало Сайласу, ради какого разговора библиотекарь сюда приперся. Снова захотелось закурить.
– Насчет того, что ты сказал в тоннелях о Джемме… – Эшли помялся у него за спиной. – Мы нашли Купера, так что…
Сайлас внутренне скривился. Ему не нравилось оказываться неправым – или, во всяком случае, когда окружающие думали, что он неправ, а у него не было способа доказать обратное. И если библиотекарь начнет умничать…
– Что ты думаешь? – вместо упрека спросил тот. – Есть какая-то другая рабочая гипотеза?
Не оборачиваясь, Сайлас пожал плечами:
– А что, у тебя ее нет? Я думал, ты у нас тут самый умный.
– Я не знаю. Все слишком бессвязно, слишком… бессистемно. Но мы не договорили, и я… Я бы хотел услышать твои мысли.
Сайлас взглянул на него. Эшли все еще выглядел сонным. А еще задумчивым: теребил пальцы, смотрел за окно, в никуда. И говорил так, словно действительно пришел за помощью, а не доказывать, что Сайлас ошибался насчет их драгоценной Джеммы.
– Когда одержимость начинает проявляться физически, – сказал он Эшли, – ты сам знаешь, о чем это свидетельствует. И знаешь, какая это ступень.
По лицу Эшли пробежала тень. Да, конечно, он знал. Странно было бы аналитику этого не знать, особенно с его прошлым. То, о чем Сайлас начал говорить в пещере, – они оба знали, к чему должен был привести этот разговор, если бы их не прервали.
– Вторая ступень, – тихо согласился Эшли.
Одержимость – то, что люди обычно называли «одержимостью», – представляла собой процесс. Как и любой процесс, его можно было изучить. Разложить самые страшные проявления на составляющие, выделить отрезки, изучить этапы, разбить на фазы.
В Управлении это называли «лестницей поглощения». И вместо «этапов» или «фаз» у этой лестницы были «ступени».
– Верно, – подтвердил Сайлас. – Вторая из шести.
Шесть ступеней отделяют жертву от исчезновения.
Не смерти: смерть тесно связана с физическим телом, и Сайлас всегда считал это слово больше биологическим, чем оккультным. Исчезновение – вот подходящее определение. Ведь ты не умираешь: твой мозг продолжает работать, синапсы передают информацию по нейронам, сердце толчками гоняет кровь, легкие наполняются и пустеют при вдохах и выдохах, волосы и ногти продолжают расти. Твое тело определенно живо, как ни посмотри.
Но тебя больше не существует.
Твое тело подчиняется сущности, пришедшей с Той Стороны. Твой мозг, синапсы и нейроны, твои сердце и легкие – все это теперь принадлежит Ей.
Шесть ступеней отделяют жертву от исчезновения.
Ступень первичного контакта. Триединая ступень наваждения: Волна, Маятник, Угол. Ступень входа. Ступень захвата. Ступень слома. Ступень инволюции.
Целых шесть. Всего лишь шесть.
Натягивая куртку и все еще дрожа от ни черта не освежающего душа из холодной воды, Джемма вышла из бани, чтобы обнаружить, что Блайт торчал где-то среди деревьев. Приглядевшись, она поняла, что он, кажется… Обрывал рябину?
– Эй! Алукард! Ты что, воруешь?
Блайт замер к ней полубоком, но стрельнул взглядом. Затем, возмутительно промолчав, вернулся к своему занятию: срывал ягоды с ветки у себя в руках. Джемма с топотом спустилась по ступеням и направилась к нему:
– Оглох?
– А, это вы мне, – вяло ответил Блайт, продолжая обдирать ветку. – Простите. Думал, вы обознались.
– Посмотрите на него. Тебе что, не нравятся клички? – Джемма взяла с его ладони оранжево-красную ягоду и закинула в рот. Тут же скривилась. Горькая. – Правда, они уже заканчиваются…
– Ну, у вас еще много вариантов, – пробормотал Блайт. – Лестат. Морбиус. Эрик Нортман. Дэймон Сальваторе.
– Дэймон Сальваторе? Серьезно?
– Сказал человек, назвавший меня Алукардом.
Что ж. Джемме нечем было это крыть.
Она обернулась на калитку – улица была пуста, – затем на дом. Отсюда он казался темным и покинутым, и снежная пелена вокруг только усугубляла его
