отраву хорошо умеют варить. Слух ходил, что наша Екатерина отравила принца Франциска, старшего брата Генриха. Неудачный я выбрала рецепт. Итальянка только носом повела в своей комнате, сразу учуяла. Тут, конечно, сама я не сообразила. Все, что можно учуять, придворные дамы учуют. У них у каждой по парфюмеру. С детства запахи учатся различать. Мужа понюхают, скажут, с кем изменял, что пил, чем закусывал. А мы тут сварили самое простецкое зелье.
Я может и дура, что не сообразила насчет познаний Медичи и насчет ее обоняния, но не совсем тупая. Допустим, я отвела глаза, и в лицо она меня не узнает. Нос-то не отвела. Сейчас она успокоится, мужу объяснит, что это было, сообразит, чем от «служанки» пахло, и чей это запах на самом деле. И побегут за мной солдаты. А король меня не только не спасет, а сам же и приговорит.
Быстро собралась и сбежала. Амелию дома не застала, ей записку оставила «Беги». Не знаю, погнались за мной, или нет. Подорожной у меня нет и не было. Да и не надо. Показываю клочок бумаги, смотрят с умным видом и пропускают. Больше на самом деле на лицо да на фигуру смотрят. Иногда кажется, что можно и без колдовства пустой клочок бумаги показывать.
Почему в Вену? Да я от Парижа до самого Кракова нигде никого не знаю. И дорогу не знаю, и спросить толком не могу. Это с востока русский язык до Киева доведет, а с запада с русским даже до корчмы не дойдешь. Как французы на пути закончились, совсем немцы начались. Им скажешь «Вена, император», так хотя бы поймут, в какую сторону рукой махнуть. А скажешь «Польша» или «Киев», так только в затылке почешут.
Вот такая история. Хотите верьте, хотите нет.
25. Глава. Два принца замка Хофбург
— Верим, — сказал Ласка, — Отчего нам не верить. Ты же не лошадь продаешь.
— Что я все про себя, да про себя. Вы-то как тут?
— Мы Божией милостию задержались, да вот, видишь, вещи собрали. Завтра в путь-дорогу.
— Вы домой, а я к императору, — заявила Оксана.
— Прямо к самому императору? — уточнил Вольф.
— Прямо к самому.
— Показать, где канцелярия, чтобы на прием записаться? Только боюсь, в этом году не примет. Он в Испанию уехал у арапов Тунис отбивать.
— Мне главное во дворец попасть. За рыцаря зацепиться, потом за министра, а так и до императора доберусь. Не в этом году, так в следующем, долго ли осталось. Тогда скажите мне, кто тут придворный живописец? Кто для императора женскую натуру пишет?
— Домой расхотелось? — спросил Ласка.
— Да я опять месяц в седле. На заднице по второму кругу мозоли. Я ей сейчас орехи вместе с лавкой могу колоть. И деньги закончились. Дух переведу и домой.
— Коррроль Ферррдинанд в горрроде! — сказал Доминго, — Брррат имперрраторррра! И его старррший сын прринц Максимилиан трринадцати лет!
— Не притворяйся говорящей вороной, — ответила Оксана, — Чует мое сердце, что ты более умная птица и не только говорить, а еще и думать умеешь.
— Христоф Амбергер придворные портреты пишет. А женскую натуру хорошо писал Ханс Зебальд Бехам, осужденный за порнографию, — сказал Доминго, не налегая на «ррр».
— Как по мне, так итальянская школа душевнее, — сказал Вольф, — Жаль, что Бенвенуто с тобой не приехал, легко бы устроился.
— Ты лучше спроси, почему в Париж и Фонтенбло художники один за другим едут, а в Вену не торопятся, — сказал Ласка.
— Потому что императору вечно некогда! — ответил Доминго, — Он то в Вене, то в Мадриде, то в Нидерландах, то с визитом за границей, то к войне готовится. Денег у него хватит хоть самого Тициана перекупить. Только Тицианы не любители без конца по европам мотаться. Им надо, чтобы поставил мольберт и пиши себе спокойно хоть месяц. Король Фердинанд искусствам не благоволит, а принц Максимилиан еще в возраст не вошел.
— Ты-то откуда знаешь? — спросил Ласка, — Ты же в парке за решеткой сидел.
— Мне монахи все новости рассказывали. Им книги-то приказали читать, а про все прочее молчать не приказывали, — Доминго обернулся к Оксане, — Только светских сплетен монахи не знали, и я не знаю.
— Понятно, — подвела итог Оксана, — Глаза отводить умею, значит, в замок зайду. Немцы при виде призрака что делают?
— Крестятся и Господа поминают, — ответил Вольф.
— Лишь бы не орали.
— Чего орать-то. В любом замке призраки есть. Тем более, в королевском-императорском. Кто их боится, в замок служить не пойдет.
— Вот и отлично.
— Ты по-немецки говоришь? Или по-испански?
— Нет. Тут итальянский вообще не понимают? Империя у них Римская называется!
— Как повезет. Из солдат и рыцарей, думаю, половина успела в Италии повоевать. Из придворных не буду гадать. Принц Максимилиан, говорят, может объясниться на шести языках, в том числе и на итальянском.
— Когда ты все успеваешь? — удивился Ласка.
— Я же не гоняю жеребца от рассвета до заката, — ответил Вольф, — Я тут все знаю до сокровищницы включительно!
— Не вздумай!
— Так мне во дворце лучше со всеми кроме принца молчать, или как? — спросила Оксана.
— Латынь! — сказал Доминго, — Здесь любой образованный человек знает классическую латынь. А в Италии местные диалекты и говоры восходят к вольгаре, — вульгарной латыни, простолюдинской. То есть, если по-итальянски говорить медленно и простыми приличными словами, то рыцари и священники худо-бедно поймут.
— Спасибо, — ответила Оксана, — Не ошиблась я. Ты умная птица, отродясь про таких не слыхивала.
— Я еще псалмы петь умею и ругаться по-матросски.
— А у принца любовница есть?
Ласка от такой непосредственности покраснел и опустил глаза. Вольф и Доминго переглянулись.
— Вроде нет, — сказал Вольф.
— И я не слышал, — подтвердил Доминго.
— Значит, будет, — резюмировала Оксана.
— Да ты в зеркало посмотри! — возмутился Ласка.
— Ты на что намекаешь? — Оксана достала из дорожной сумки зеркальце в кожаном футляре, — Я ведь, если обижусь, об голову тебе и зеркало разобью, и стол, и стул…
— Я не намекаю, а прямо говорю. Что ты мечта взрослого мужа, а не мальчика.
— Верно,
