скрипнули половицы, хлопнула дверь. Бучила потянулся за водкой. От вестей пробивал нервный смех. Вот сукины дети, неблагодарные псы, полвека жилы рвал, лучшие годы на них положил, вечной жизнью сотню раз рисковал, а они? Ну чистые сволочи. Чуть прижало, и понеслось: Заступа херовый, Заступа бездельник, гнать Заступу взашей. Нет, это, конечно, их право, может, и поделом, но урон для репутации будет ужасный. Волколак – падаль мерзкая, так бы и придушил вонючую тварь. Что за странную игру он ведет? Ведь мог убить, ан нет, не стал, паскуда мохнатая. Близилось утро, за оконцами засерела предрассветная хмарь. Кабак потихоньку наполнялся народом – почтовиками, обозниками и гуртовщиками. Под низким потолком плыл мерный гул голосов, стучали деревянные ложки. Рух, забившийся в самый темный угол, ловил на себе мимолетные взгляды. Люди шептались и поспешно отводили глаза. Надо было валить. Собирать манатки или ловить волколака, третьего не дано.
Человек возник у стола незаметно, каким-то быстрым и плавным движением. Рух почувствовал чужака и буркнул, не поднимая головы:
– Не мешай.
– Есть разговор. – Незваный гость бесцеремонно уселся. Голос был странно знаком.
– Плохо понял? Так я… – Бучила поднял взгляд и осекся. Напротив расположился Силантий Дымов, красуясь свежей рубленой раной поперек ехидно улыбавшегося лица. Он и одновременно не он. Все изменилось – речь, повадки, манеры. От простого и понятного мужика не осталось следа. Повязка, наложенная от подбородка через левый глаз до брови, подтекала и мокла в крови.
– Лихо ты меня. – Силантий подмигнул уцелевшим глазом и слегка оскалил удлинившиеся клыки. Лицо отчетливо приняло волчьи черты. Наваждение тут же прошло, перед Рухом снова сидел человек.
– Ты? – Сказать, что Бучила удивился, – ничего не сказать. – Ты?
– Я, – Силантий кивнул. – Искал волколака? Вот и нашел.
Рух сипло рассмеялся и полез за пистолем. Силантий не дрогнул, а только спросил:
– Будешь стрелять в человека? Да при свидетелях? Знаешь, что тебя после этого ждет?
Бучила выдохнул и откинулся на спинку скамьи. Волколак все рассчитал, в человеческом облике он человек, обратного не доказать. Не поможет ни вскрытие, ни окропление святой водой, ничего. Если снести башку безвинному человеку, дальше понятно и не очень красиво – обвинение в убийстве, церковный суд и костер. Завидная перспектива.
– Хитрая ты скотина, – восхитился Рух, беря себя в руки. – У меня один вопрос: какого хера здесь происходит?
– Знаешь, я даже хочу умереть вот так, от твоей руки, прямо сейчас. Пусть все увидят, что Рух Бучила
обыкновенный, сошедший с ума душегуб. Так выглядит воздаяние. – Глаз Силантия полыхнул. – Помнишь, пять лет назад, тут, в лесу под Нелюдовом, ты убил волколачиху и двоих годовалых щенков?
– Я много кого порешил, всех и не сосчитать – фыркнул Бучила.
– Это были моя жена с малыми детьми. – Силантий подался вперед. – Моя семья.
– Вообще не сочувствую. Она задрала пастуха с подпаском и человечиной кормила щенят. – Рух помнил все до самых незначительных мелочей. – Виновата сама. У пастуха тоже была семья, а у подпаска – мать и отец. Я сделал, что должен.
– А теперь пришло время платить, – сказал волколак. – Я слишком долго планировал, раздумывал, ждал. Хотел просто убить, но этого мало, я хочу, чтобы тебя прогнали с позором, как побитого пса, пусть ты лишишься всего, пусть станешь никому не нужен и всеми гоним. Хлебнешь беды и горя с лихвой. И тогда я снова приду за тобой.
– А если меня не прогонят?
– Прогонят. Или я продолжу убивать снова и снова, пока страх и ужас не сделают свое дело. Знаешь, люди крайне простые существа, быстро забудут, сколько жизней ты спас, и будут лишь помнить, сколько жизней ты отобрал.
– Теперь понятно, почему ты меня не убил. И от крулакана спас, – кивнул Рух. – А я все гадал.
– Хочу, чтоб ты жил, – подтвердил волколак. – Смерть – слишком простой вариант. Будешь мучиться и страдать.
– Понимаю, – совершенно серьезно кивнул Бучила. – Давным-давно и я потерял всю семью: жену, сына и дочь. Их убили. И я отомстил, жестоко и страшно. И мщу до сих пор, каждую сраную ночь. Стало ли легче? Ни капли. Но если б пришлось, я снова бы вырвал те поганые, трусливые и безжалостные сердца. И знаешь, что самое страшное? Я не помню лиц жены и детей, а рожи убийц со мной навсегда. Не все из них понесли наказание, и только это мешает мне броситься грудью на осиновый кол.
– Кто их убил? – Силантий смерил упыря недоверчивым взглядом.
– Люди. – Если Рух и соврал, то самую малость.
– И ты защищаешь их?
– А я из тех дураков, твердо уверенных, что хорошесть и нехорошесть не определяется хвостом, цветом шкуры или количеством глаз. Я даже знавал парочку приятных в общении оборотней, культурных, милых и обходительных. Ни ты, ни твоя мертвая бешеная сука к ним не относитесь.
– Не называй ее так! – Силантий на долю мгновения утратил контроль над собой. Звериная натура рванулась наружу, левая скула заострилась, сквозь кожу полез черный мех. Волколак усилием воли сдержал обращение, заскрипел зубами от боли и обмяк на лавке без сил.
«Ути какие мы нежные», – усмехнулся про себя Рух. Стоило задеть мохнатую зазнобу, и сразу поперла всякая дрянь. Нервишки у волчишки безбожно шалят. И это наталкивало на одну безумную мысль…
Силантий глубоко выдохнул, встал и бросил золотую гривну на стол.
– На, купи еще пойла, тебе пригодится. Скоро вече, там и увидимся. А я посмеюсь.
Бучила проводил волколака пристальным взглядом и без тени брезгливости попробовал монету на зуб. Ого, настоящая, будет чем работничкам заплатить. Не самому же, сука, копать. Он посидел еще чуть, договорился с парочкой мужиков, подождал, пока они сбегают за лопатами, и все трое перед рассветом ушли в темный нахмуренный лес. В Черном бору, месте проклятом и колдовском, вспыхнул громадный костер и с треском лопалась промороженная земля.
Вече собралось шумное и многолюдное, чуть не все село от мала до велика пришло. Понятно, каждый ли день Заступу гнать решают к херам? Возле церкви взгромоздили скамьи, чинно расселись старейшины, благообразные седобородые старики. За каждым грехов, как на бродячей собаке репьев. Отдельно, на резном стуле, восседал Фрол Якунин, по должности своей главный обвинитель и судия. Правее собрались нелюдовские купцы, ряженные в меха, бархат и дорогие шелка. Ну а на площади простого люда без всякого счета, любой мужик имеет право на голос, хоть пьяница, хоть распоследний бедняк. На том Новгородская республика и стоит. А позади тьма-тьмущая баб. Детвора облепила заборы и крыши ближайших домов. Все ждали потехи: орали, ругались, грызли тыквенные
