— Тебе нельзя идти со мной, — сказал я. — Ты еще слишком молод, чтобы умереть.
— А в каком возрасте мужчина становится готовым принять смерть? — спросил он.
— Знаешь, чтобы идти туда, куда иду я, и делать то, что придется делать мне, нужно быть последним глупцом, — признался я.
Он криво усмехнулся. Я увидел у него на глазах слезы.
— Да, капитан, — согласился он. — Но ведь каждый человек, если пожелает, может позволить себе вести себя как дурак, — резонно заметил он. — Разве не так?
— Ну, если у него есть страстное желание почувствовать себя последним дураком… — развел я руками.
— Кстати, капитан, ваша птица уже отдохнула, и мы можем отправляться в путь.
— Принесите этому молодому глупцу шерстяной плащ, — обратился я к одному из матросов, — и ремень с ножнами.
— Слушаюсь, капитан! — с готовностью откликнулся тот.
— Ты уверен, что сможешь выдержать несколько часов полета, держась только за веревку с завязанными на ней узлами? — спросил я.
— Уверен, капитан, — ответил юноша,
Через какое-то мгновение тарн уже уносил нас прочь от качающейся на волнах «Дорны», мощными взмахами крыльев бросаясь навстречу ветру. Продев ноги в веревочную петлю, вцепившись ладонями в узлы, сделанные на зеревке, чтобы не скользили руки, юноша летел под самым моим седлом. «Дорна» внизу, быстро уменьшающаяся в размерах, отчаянно боролась с волнами, а вслед за ней тянулись оставшиеся на плаву круглые и боевые корабли, спешащие укрыться от приближающегося шторма.
Кораблей Тироса и Коса уже не было видно.
Теренс из Трена, наемный командир наездников на тарнах, отказался возвращаться в Порт Кар прежде, чем туда вернется флотилия. Пределы города могут быть сейчас наводнены и другими тарнеменами, выступающими на стороне неприятеля: убарами и Клаудиусом, регентом Генриса Севариуса.
— Люди из Трева храбры, — говорил он, — но не сошли с ума.
Порывы ветра нещадно трепали птицу, но она настойчиво летела вперед. Я не знал, насколько силен шторм, но надеялся, что его эпицентр находится хотя бы в нескольких пасангах в стороне. Из-за ветра птица не могла лететь прямо к Порт-Кару, нам приходилось лавировать, и мы очень скоро потеряли из виду продирающуюся сквозь бушующие волны флотилию. Время от времени птица, покрытая коркой льда, не выдерживала нагрузки и с пугающей стремительностью теряла высоту, но, отыскав подходящую струю ветра, снова и снова поднималась вверх и продолжала упорно работать крыльями.
Мальчишка Фиш, в насквозь промокшей и обледеневшей одежде, с волосами и лицом, тоже покрывшимися коркой льда, болтался на веревке под брюхом тарна.
Один раз ослабевшая птица опустилась настолько низко, что веревка, за которую держался юноша, и его ноги прочертили пенящуюся дорожку по угрюмо вздымающимся серым волнам, и все же птице, послушной моим командам и натянутым поводьям, удалось, хотя и с большим трудом, подняться на несколько ярдов над водой.
Так мы и летели, обдаваемые срывающимися с гребней волн солеными брызгами, к которым примешивался сыплющийся сверху мокрый снег.
Постепенно снег сменился дождем, сначала крупным, проливным, потом более мелким, моросящим, затем прекратился и дождь, и в лицо бил один лишь пронизывающий ветер, а еще немного погодя серая поверхность Тассы внезапно заиграла в скупых лучах осеннего солнца.
Птица вышла из полосы шторма.
Вдали показались мелкие островки, а затем и скалистое побережье, заросшее кустарником и деревьями ка-ла-на.
Я постепенно отпустил поводья, и птица, осторожно сбрасывая скорость и высоту, сделала над землей широкий низкий круг, давая Фишу возможность спрыгнуть на землю, а затем опустилась сама. Я выбрался из седла и, когда птица стряхнула с себя воду, набросил на нее свой адмиральский плащ. Мы с юношей развели костер. Теперь можно было высушить одежду и обогреться.
— Мы вернемся в Порт-Кар после наступления темноты, — сказал я.
— Конечно, — кивнул он.
Мы с Фишем находились в залитом тусклым светом центральном зале моего дома, где еще вчера вечером отмечали мою победу.
Единственным источником освещения огромного зала служила жаровня, в которой еще продолжали тлеть угли, отбрасывая на стены кроваво-красный отблеск.
Наши шаги гулко разносились по пустым коридорам.
Тарна мы оставили снаружи, на лужайке внутреннего двора.
Город был погружен во тьму.
Тарнсменов нигде не было видно.
Мы облетели весь город, вглядываясь в темные улицы между мрачных строений, оживляемые лишь отблеском трех лун, отражающихся в многочисленных каналах.
После этого мы пришли в мое имение и стояли теперь, оглядываясь, в центральном зале казавшегося совершенно опустевшим дома.
Мечи у нас в руках — у меня, адмирала, и у мальчишки раба — были обнажены.
Мы внимательно оглядели все вокруг, но никого не встретили ни в комнатах дома, ни в коридорах.
Из дальнего угла зала, утопающего в темноте, донесся какой-то шорох.
Мы осторожно приблизились.
Здесь на коленях стояли привязанные спина к спине и ко вделанному в стену рабскому кольцу две девушки. Во рту у каждой был огромный кляп. В глазах у обеих застыло выражение ужаса. Увидев нас, они подались нам навстречу и, стараясь привлечь наше внимание, завертели головами.
Это были Вина и Телима.
Фиш бросился к ним, но я удержал его за плечо и жестом приказал спрятаться у входа в зал, за дверью, где бы его совершенно не было видно.
Сам я, стараясь производить как можно больше шума, направился к женщинам. Я не освободил их. Они сами позволили схватить себя, использовать как приманку. Вина, конечно, еще слишком молода, но Телима, выросшая среди ренсоводов, испытавшая на себе все прелести рабства, могла бы, кажется, придумать что-то, чтобы спрятаться и не сидеть сейчас подсадным гантом.
В том, что это приманка, я не сомневался. Подойдя, я отвесил ей звучный подзатыльник.
— Ну что, глупая рабыня? — приветствовал я ее.
Расширенными от ужаса глазами она пыталась дать понять мне, что вокруг были враги, выжидавшие только момент, чтобы на меня наброситься.
— Что же ты молчишь? — продолжал глумиться я, разглядывая кляп у нее во рту.
Бедная девушка могла только глухо протестующе сопеть в свое оправдание.
Кляп был сделан на совесть. Плотно скатанную репсовую материю во рту удерживали широкие кожаные ремни, туго завязанные на затылке. Во всем чувствовалась рука специалиста. Не думаю, что сидение с таким кляпом во рту могло доставить кому-нибудь большое удовольствие.
— Наконец-то хоть кто-то нашел способ заставить замолчать девчонку-ренсоводку, — выразил я свое сочувствие.
