Порывшись в своем дорожном мешке, Конан достал шлем из очень прочной и толстой туранской кожи и натянул его до самых глаз. Очень осторожно и медленно он стал проталкивать голову сквозь голубевшее наверху отверстие. Лишь только его глаза оказались на уровне поверхности земли, он услышал знакомый тонкий свист. Замешкайся он на долю мгновения, и серебряная, похожая на спицу, стрела пронзила бы ему зрачок. Но хорошая реакция спасла его — стрела впилась в кожу шлема чуть повыше бровей.
Нырнув назад, в сумрак подземелья, Конан вжался спиной в земляную стену. Сквозь отверстие просвистело еще несколько стрел, но били уже не прицельно, а наугад, и ни одна его не коснулась. Бонго также плотно прижался спиной и боками к серым глыбам, слившись по цвету с ними и став почти неразличимым. Затем на фоне голубого неба показался темный конус. Конан не сразу сообразил, что то были глаза человека в надвинутом на лицо островерхом капюшоне с прорезями для глаз. Серый Стрелок пытался рассмотреть хоть что-либо в подземном мраке. Видимо, ему это плохо удавалось, так как голова в капюшоне склонилась ниже.
Подняв с земли крупный осколок камня, Конан молниеносно подскочил к противнику и ударил его по голове. Издав глухой вскрик, Серый Стрелок завис вниз головой. Киммериец быстро втащил сквозь узкое отверстие безжизненное тело, с трудом снял с него серый балахон с капюшоном, скрывавший фигуру с головы до пят, и натянул его на себя. С закрытым лицом, с коротким луком и колчаном с серебряными стрелами он стал неотличим от обыкновенного стража Черного Слепца. Вот только как быть с Бонго? Оставить его до лучших времен здесь, под землей, либо выйти на поверхность с ним вместе? Ни расставаться с волком, ни рисковать его жизнью Конану не хотелось.
— Подожди, Бонго, — прошептал он ему. — Подожди немного, пока я вылезу наверх и хорошенько осмотрюсь.
Оказавшись снаружи, стараясь сохранять уверенность и непринужденность движений, киммериец прежде всего отряхнул балахон от земли. Затем он показал жестом ближайшим от него стрелкам, что беспокоиться не о чем, все в порядке, с врагом покончено… Ему показалось странным, что ни один из стражей не обратил на его появление никакого внимания, никто не повернул головы в его сторону. Все они, замершие, неподвижные, как камни, что их окружали, смотрели вперед. Конан взглянул туда же и тихо охнул. По желтой траве луга у подножия скал кружился белоснежный конь с искрящейся гривой и рыбьим хвостом, согнутым в кольца на крупе.
Владыка Стихий, казалось, дразнил окаменевших стражей. Он то подлетал, не касаясь копытами травы, совсем близко, так, что искры из гривы прожигали в серых балахонах маленькие отверстия, то удалялся, мелькая причудливым белым силуэтом на фоне дальних деревьев… Все стражи сжимали в руках луки и колчаны, но ни один даже не сделал попытки вытащить стрелу и послать ее в танцующее перед его глазами диво. Их лица были скрыты капюшонами, и рассмотреть их выражений было невозможно, но Конан мог видеть, что плечи ближайшей к нему фигуры в сером балахоне дрожат крупной дрожью. Ему послышался даже мерный перестук зубов. Тут же в памяти всплыло лицо соблазнительного исчадья, глаза девушки с непередаваемым выражением ужаса и тоски, с которым она смотрела на сужавшего перед ней круги коня.
Владыка Стихий на миг застыл, горделиво развернув шею. Он был всего в пяти шагах от киммерийца, освещенный ярким солнцем. Его белизна слепила. Конан с удивлением увидел то, чего не замечал раньше: глаза у коня были не карие и не черные, но — голубые. Светящиеся, блистящие голубые, похожие на огонь, как и грива, но только очень горячий. Раскалившийся до высокой, пронзительной голубизны.
Конь посмотрел прямо на киммерийца, и от этого взгляда шальная и радостная мысль мелькнула в его голове: а что, если Владыка Стихий резвится и танцует здесь не просто так, а для него, Конана, чтобы тот сумел незамеченным проскочить мимо завороженных стрелков? Если так, ему лучше выйти из столбняка, закрыть рот и не мешкать!
Конан негромко позвал Бонго, и острая морда его тут же показалась в земляном отверстии. Киммериец помог ему вылезти, и очень тихо, стараясь не задеть ни один камушек на горных тропках, они двинулись за спинами Серых Стрелков в глубину ущелья, пересекавшего скалы. Впрочем, они могли бы и шуметь, и кашлять, и разговаривать: вряд ли зачарованные и скованные ужасом стражи Черного Слепца способны были сейчас заметить что-либо помимо мелькающих перед ними всполохов живого огня.
Когда серые скалы остались за спиной Конана, он различил впереди то, что сверху, во время полета показалось ему темным пятном, раной, следом от булавки, пронзившей бабочку. Вблизи это напоминало застывшую лаву грязевого вулкана и было величиной с небольшой пруд.
Подойдя вплотную, киммериец увидел, что по краям грязь засохла, превратившись в бурые, рассыпающиеся при прикосновении комки, в центре же была жидкой и маслянисто блестела на солнце. От влажной грязи подымался горячий пар с отвратительным, ни на что не похожим запахом, от которого Бонго принялся чихать, то и дело утыкаясь носом в траву.
На небе не было ни облачка, но лучи солнца отчего-то казались потускневшими, как при солнечном затмении. Воздух сгустился и давил на плечи, словно вода в глубине моря.
Со скал к грязевому пятну сбегало множество дорожек и тропинок. По одной из них спускались, держась за руки, мужчина и женщина. Еще одна пара сидела у кромки засохшей грязи шагах в сорока от Конана в позе усталых странников, дошедших до конца своего пути. Киммериец подошел к ним поближе. То были пожилая женщина в простой крестьянской одежде и не отпускающий ее руки подросток лет пятнадцати. В правой руке юнец держал дудочку из полого стебля растения и тихонько наигрывал на ней. Нехитрый мотив был надрывно-тоскливым, от него хотелось заскулить по-волчьи, что немедленно и сделал Бонго. Юнец перестал играть и с удивлением взглянул на зверя большими кроткими глазами. Его длинные светлые локоны красиво спадали на воротник куртки, в наклоне головы были печаль и нега… У спутницы юнца было совершенно другое выражение лица — простое, чуть глуповатое, оно словно застыло в выражении полнейшей усталости и апатии, словно сердце ее вот-вот перестанет стучать, потому что безмерно утомилось от этого занятия.
На Конана они не обратили внимания, лишь юнец скользнул коротким ленивым взглядом и вновь заиграл, опустив нежные веки. Киммериец хотел было пройти мимо, но внезапно вспомнил о живом огне. Нашарив на груди лоскут, он осторожно вынул из него жгутик конской гривы с мерцающим на конце огоньком. Шагнув к томному музыканту, он нагнулся и поднес пламя к самому его лицу. Кроткие черты исказило величайшее отвращение.
