— Вот что, мыльный пузырь, — заговорил он после недолгого раздумья. — Пожалуй, я отпущу тебя. Вряд ли ты пригодишься мне дальше. Конечно, если бы можно было разить противника визгом и брызганьем слюней, ты был бы неоценимым союзником, но так… ты уж прости.
— Я прощаю! — проскрипел Шестилик. — Сначала тебя доводят до полусмерти, лишают способности летать, отнимают всякую радость жизни, а потом, видите ли, даруют свободу!.. На что она мне теперь? На что она, если я не смогу больше воспарить, перекувырнуться в воздухе, зарыться в облако…
— Будешь ты парить и зарываться в облако, — пообещал Конан. — А о встрече со мной, изрядно приукрасив и выставив себя молодцом, будешь рассказывать внукам.
— У меня не будет внуков! У меня нет и не может быть детей! — подпрыгнул шар. — Я один, один, безмозглый варвар! А встреча с тобой — моя трагедия и кошмар!..
— Ну так плюхнись в воду со всего размаха, как ты это любишь, и все забудется! — засмеялся киммериец. — Но только прежде, пока что-то еще осталось в твоей башке, расскажи мне побольше о Черном Слепце. Мне нужно знать все. Главное же — уязвимые его места, его слабости.
— У него нет уязвимых мест и слабостей, — отозвался шар. — А если и есть, мне о них не известно. Но я расскажу тебе все, что знаю, что еще не успел рассказать. Но только коротко: мне не терпится покинуть твое общество! Слушай же! — Он забормотал быстро, словно скороговорку: — Самое главное, когда идешь к Черному Слепцу, — не чувствовать страха. Ужас и страх он ощущает лучше всего, как голодный хищник ощущает запах живого мяса. Но также улавливает и злобу, ярость, отвращение, отчаянье. Отчаянье и тоску он слышит прекрасно, почти так же, как страх. Идти к нему нужно совсем спокойным. Еще лучше — веселым. Хорошо напевать бодрые и смешные песенки! — В голосе Шестилика звучала явная издевка. — Если, конечно, при виде его ты сохранишь способность смеяться… Петь можно в полный голос — он глухой и ничего не услышит. Ничего не видит и ничего не слышит, но малейшая тень страха или тоски в душе — и ты погиб, ты проглочен…
— Это я знаю! — перебил его Конан. — Об этом меня предупреждали. Но ты не говоришь мне главного: каким образом я смогу свернуть ему шею?
— У него нет шеи! — воскликнул шар почти весело.
— Но хоть что-то у него должно быть? Если он есть, если он существует, значит, у него есть что-то, куда я могу вонзить меч, или стрелу, или просто крепкий кулак! Как мне его убить?
— Этого я не знаю. К тому же, — Шестилик прекратил свою скороговорку и повернулся к нему лицом задумчивым и отрешенным, — я вовсе не уверен, что тебе следует его убивать.
— Как?! — взревел Конан. — Кто же займется этим, если не я? Ты, может быть? Ваши мужчины, трусливые, как сурки, и озлобленные, как крысы?!..
— Ты не понял меня, — сказал Шестилик. — Я не уверен, что его вообще нужно лишать жизни.
Конан чуть не захлебнулся воздухом от изумления и возмущения.
— И это ты говоришь о нем?!.. Который превратил здешний народ в пугливых и нелюдимых животных, прячущихся по своим норам? Который расплодил свору исчадий, усердно приносящих ему в зубах все новые и новые жертвы? Который тебя самого, наконец, сделал заячьим хвостом, постоянно трясущимся от ужаса?..
— Да, да, да, все это так, — запрыгал шар, соглашаясь. — Но кто может поручиться, что если не станет Черного Слепца, не появится кто-нибудь гораздо хуже?
— Да куда уж хуже! — усмехнулся киммериец.
— Я живу на свете много тысяч лет, — вздохнул Шестилик. — Хотя я периодически забываю почти все, что со мной случается, но есть нечто — на уровне памяти всего тела — что позабыть невозможно. И это нечто — постоянная тревога, постоянное предчувствие опасности, грозящей то с неба, то с моря, то из расщелины на берегу, то из пасти крохотной змейки, то от мечей нагрянувших невесть откуда вражеских племен… К Черному Слепцу мы уже привыкли. Мы знаем, чего от него ждать, знаем, как уберечься от его исчадий. Только полный глупец или слишком мягкосердечный — что тоже самое — человек откликнется сейчас на чью-нибудь просьбу. Мы знаем, когда случится очередное землетрясение от удара его сердца, и никто в этот день не выйдет на лодке в океан, не полезет в глубину шахты. К серым скалам ни один человек не приблизится по доброй воле, если только он не самоубийца. Мы привыкли, мы знаем. Когда же появится новое, неизвестное зло…
— Да почему же, разрази тебя Кром, должно обязательно появиться новое зло?!..
— Я живу на свете многие тысячи лет, — повторил Шестилик. — Я знаю. Так уж устроен мир.
— Так уж устроен ты! — возразил киммериец. — Теперь же — выкатывайся поскорее обратно и прощай!
— Прощай! — радостно пискнул шар, готовясь сорваться с места.
— Погоди-ка! — остановил его Конан. — Еще одно! Я не совсем понял, что это за странное и дивное существо, что одолжило мне недавно пучок своей гривы. Кто он? Зверь?.. Бог?..
— Не зверь и не бог, — ответил Шестилик, пританцовывая от нетерпения поскорее ринуться прочь отсюда. — Для зверя он слишком свободен, для бога — слишком напоминает зверя. Он — Владыка Стихий, вот и все.
— Ему молятся? На него охотятся? Ему приносят жертвы?.. — не унимался киммериец.
— Ни то, ни другое, ни третье. В давние времена его удавалось видеть очень редко, раз в двести-триста лет. Поэтому большинство не верило, что он есть, считало выдумкой, детской сказкой. Но когда появился Черный Слепец, стали встречать все чаще и чаще. Изредка отдельным смельчакам удавалось срывать с его гривы цветы живого огня. Когда обнаружили, чти огонь этот страшнее смерти для исчадий, стали хранить его как бесценное сокровище и прятать от недобрых, воровских глаз.
— А может, и Черный Слепец боится его? — спросил Конан.
— Может быть. Ведь исчадья — это что-то вроде его продолжения, его жадных пальцев, его щупальцев. Но если и боится, какой в этом прок? Приблизиться к Черному Слепцу невозможно.
— Ну, это мы скоро увидим… Кажется, больше мне с тебя взять нечего. Прощай же! Прыгай, скачи, лети!
— Прощай, прощай! — с готовностью откликнулся шар. Повернувшись, он покатился по подземному ходу назад. — Я прощаю тебе, чужеземец! Хоть ты и лишил меня радостей жизни, но очень скоро тебя самого ждет страшная гибель! Впрочем, еще вероятнее, что ты обретешь бессмертие, став командиром Серых Стрелков!..
Конан с чувством сплюнул.
— Надеюсь, больше на моем пути не встретится этот трясущийся мыльный пузырь, — сказал он, обращаясь к Бонго. — Хотелось бы мне, чтобы на битву меня проводили другими словами, но что делать, если все люди на этом нелепом острове вымерли. Последние лежат вот здесь, — он кивнул на груду каменных обломков.
