— … и фрекен все равно надо в банк, так что она поможет мне найти мою маленькую дочурку, а если она не сможет, то значит, никто не сможет, — выпалил Клампен агрессивно.
«Господи, как же он мне доверяет», — подумала Анна-Мария немного озабоченно.
Протяжный голос Нильссона произнес обычную гадость.
— Ну-ну! Эта дамочка на многое способна, учитывая то, сколько у нее знакомых мужчин здесь в Иттерхедене! И их голоса пропали.
— Не беспокойтесь из-за него, барышня, — сказала Клара. — Он всегда такой.
— Да нет, я не беспокоюсь, — сказала Анна-Мария, но на самом деле она беспокоилась.
Это был последний спокойный вечер. А потом — словно ад разверзся под этим маленьким далеким местечком — Иттерхеденом.
9
Был последний день занятий перед Рождеством, и уроки продолжались только пару часов. Каждый из детей унес домой записочку, в которой его родители, братья, сестры и прочие члены семьи сердечно приглашались на рождественский праздник завтра вечером. Всех просили захватить с собой собственные чашки или кружки. Бента-Эдварда отправили в шахтерские бараки — он должен был пригласить всех. Хотя никто не ждал от этого особых результатов. А маленький Эгон должен был обойти все дома на пустоши, в которых детей не было, и просить всех прийти.
Семья Брандта, священник из ближайшего прихода, а также Нильссон и лавочник уже получили приглашения. Священник, во всяком случае, прийти пообещал.
Чтобы собрать народ, больше уже нечего сделать было нельзя. Анна-Мария вынуждена была признаться самой себе, что настроена довольно мрачно. В поселке, где было так много сплетен и подозрительности, а отсюда и враждебности, все предпочитали быть сами по себе.
После обеда в школьном зале началась чудовищная суматоха. Детям уже не надо было больше репетировать рождественскую пьеску, теперь они должны были собраться все вместе непосредственно перед представлением. Но необходимо было закончить костюмы и привести в порядок весь зал. Были принесены стулья и скамейки, которые сколотили специально — слишком много, по мнению Анны-Марии, — столы накрыли красивыми вышитыми скатертями, которые обычно лежали глубоко в ящиках комодов. Кофе собирались варить у Клары, а потом нести в школу. Там его подогреют на камине. По правде говоря, ближе всех к школе жил кузнец, но никому не хотелось, чтобы угощение готовилось в охваченном болезнью доме. И Анна-Мария весьма дипломатично объяснила, что Клара так настойчиво просила, чтобы именно ей была представлена честь сварить кофе у себя. И уж поскольку она первая попросила…
— Если бы мы только знали, сколько народа придет, — жаловалась Клара, появляясь то с одним, то с другим.
— Да, следовало бы раздать приглашения пораньше, — ответила Анна-Мария. — И попросить подтвердить, придут они или нет.
Жена кузнеца, которую удалось тактично направить на решение других задач, не связанных с приготовлением пищи, распрямила худую спину. Она украшала весьма неприглядный пол ветками можжевельника, от которых шел приятный и свежий запах.
— Мой Густав знает, что несколько парней точно собираются прийти, — сказала она.
— Превосходно, — обрадовалась Анна-Мария.
— Уж все мои домашние обязательно придут, — сказала маленькая Анна, которая тоже помогала превращать школьный зал в праздничный. Эта задача была не из легких. Она приклеивала декорации на самые страшные пятна и трещины в стенах. Развешивала там странноватые соломенные маски. И надо признать, смотрелись они там неплохо.
— Мои родители придут, — сказал Бенгт-Эдвард. — Даже отец. А у тебя, Эгон?
— Не знаю, — пропищал маленький бедолага. — Сюне только хихикает, а отец…
Пьян, подумала подавленно Анна-Мария. Но в последнее время Эгон немножко поправился. Они явно уважали Коля.
Да, Коль. Ее мысли часто, часто возвращались к нему, и тогда ее охватывала какая-то печальная смесь грусти и уныния. Неужели правда, что он убил человека? И сидел за это в тюрьме?
Нет, никого нельзя судить с чужих слов. Анна-Мария предпочитала думать, что это было обычное нильссоновское вранье.
Коль еще не принес сюда свои рождественские ясли. Но, как она слышала, они работали теперь в шахте день и ночь. Очевидно, чтобы немного отдохнуть на Рождество.
Нильссон просунул в дверь зала голову со свинячьими глазками и щеками-яблоками и фыркнул.
— Да тут просто сорят деньгами, это ясно, как Божий день! А ведь мы не за это вам платим такие деньги, фрекен Ульсдаттер!
Клара подошла к нему поближе:
— Лучше заткни свою ненасытную пасть, ничей кошелек от этого не пострадал, кроме кошелька самой фрекен. Она была так щедра ко всем. Иди-ка ты лучше сейчас домой, а то как бы тебя ненароком не забили, как рождественскую свинью!
Все женщина и дети весело захихикали. И как это Клара посмела? Нильссон оскорбленно отпрянул.
— Попридержи язык, Клара, — предупредил он. — Все не без недостатков, даже ты.
— Знаю. Но если ты попытаешься выжать из меня деньги, то я сделаю из тебя посмешище!
Но Нильссона в конторе уже не было.
Анна-Мария была в напряжении до позднего вечера, она даже почти ничего не ела — не было времени. Возможно, она ждала того, что так и не произошло? Стол для яслей стоял в углу пустой…
Она уходила последней. Медленно, глубоко вздохнув, задула свечи и закрыла за собой дверь.
Из освещенного зала она сразу попала в зимнюю ночь, поначалу глазам было очень трудно привыкнуть к этому. Она ничего не видела еще и потому, что снег все еще так и не соизволил выпасть. Многие жаловались на это: снег мог бы создать более рождественское настроение в убогой деревне, скрыть грязь и мусор, валявшийся по всему поселку. Снег украсил бы жалкие домишки и отвратительное здание конторы. Небо было тяжелое, ни одной звездочки, было темно, как в мешке. И холодно, и этот вечный ветер, который обметал углы домов.
Анна-Мария подошла к дому кузнеца — так ей казалось, ведь было так темно, что ее не привыкшие к темноте глаза даже очертания домов различали с трудом. Все огни в доме были погашены, было поздно, уже скорее ночь, чем вечер.
Вдруг из темноты показалась какая-то фигура, она неслась прямо на Анну-Марию.
— Ой, поосторожнее, — рассмеялась она, но в следующее мгновение поняла, что на уме у этого человека было недоброе. Чья-то рука вцепилась в ее широкую накидку, что-то коснулось ее, она услышала звук рвущейся ткани.
Но Анна-Мария уже успела инстинктивно отпрянуть, и удар не достиг цели. Она побежала назад, несколько шагов, и вновь оказалась перед большим зданием, испуганная и ничего непонимающая. Неужели это был насильник? Непохоже. Больше ни о чем подумать она не успела, потому что это существо вновь накинулось на нее и пресекло все ее попытки добраться до жилых домов. Анне-Марии уже некуда было больше бежать — только к пустому зданию конторы.
Сначала она восприняла нападение не вполне серьезно, чтобы кричать о помощи. Ей показалось, что это мог быть Бенгт-Эдвард и его маленькие приятели, которые просто хотели попугать ее таким образом. Но она не была уверена в этом полностью, и пугалась все больше. А когда обогнула угол большого здания, было уже поздно. В жилых домах ее все равно никто бы уже не услышал.
Кто бы ни был ее преследователь, он явно видел в темноте лучше, чем она. Наверное, он просто дольше, чем она, находился на улице. Может быть, подстерегал? Ждал, когда же она, наконец, выйдет из школы?
Эта мысль привела ее в панику, и она побежала, как сумасшедшая.
Разумеется, в темноте она упала. Неизвестный тут же накинулся на нее, но она выскользнула. И внезапно увидела маленький огонек вдалеке…
Неужели лавка?
Да нет, конечно, бараки. Жалкие жилища шахтеров.
Она кричала. Звала на помощь, ведь должен же кто-то был там не спать, если в окне горел свет.
На нее снова напали, теперь с отчаянной решимостью. В ударах и тычках, от которых ей с трудом удавалось уворачиваться, была ненависть. Она задыхалась и жалобно кричала, и чья-то рука попыталась закрыть ей рот — и тут…
