Само собой пришло понимание, что к вечеру стоит ожидать грозы. Я не знала почему, просто почувствовала это. И удивилась: такой яркий восход, и на небосводе ни облачка. Все глядела на медленно поднимающееся светило в надежде, что оно ещё что-то поведает. Глядела до рези в глазах, пока не пришлось сощурится и опустить взгляд, смаргивая выступившие слезы.
На дворе стояла непривычная тишина. Я с содроганием вспомнила мертвых безголовых кур и брызги крови на соломе и стенах из неотесанных жердей. Снова возник страх. Вдруг этой ночью кто-то – зверь или ещё кто – вновь проник в курятник и перегрыз оставшихся птиц? Страшась того, что могу увидеть внутри, я отворила скрипучую трухлявую дверь сарая. Потянула носом, прислушалась. Немного пощелкала языком.
Птицы вышли на зов из своего угла с тихим кудахтаньем. В другом углу корова невозмутимо жевала солому, отмахиваясь хвостом от мух. Все было в порядке. От сердца тут же отлегло, и я со спокойной душой могла вернуться в дом, чтобы сменить одежду.
В избе стояли духота и затхлость. После ночи, проведенной в лесу на свежем воздухе посреди запахов смолистой хвои и прелой листвы, они казались невыносимыми. Я тут же распахнула ставни, чтобы немного проветрить избу. Обернулась и вздрогнула от неожиданности.
В слабом утреннем свете показался бледный лик матушки. Она сидела у стены, укутав колени шерстяным платком. Седые распущенные волосы спускались по плечам до самого пояса. В руках она держала глиняную чашку – наверно, с настоем болотника.
– Огнеслава, – обвиняюще бросила матушка низким голосом с хрипотцой, – ты не ночевала дома.
Я прислонилась к столу, опустила глаза к полу.
– Тебе получше, матушка?
– Да куда там! – рассердилась она. – Всю ночь уснуть не могла, гадала: где это моя дочка, кровинушка моя, пропадает? Может, снова ей взбрело в голову в лес пойти, и ее там волки задрали, или медведь, или в трясину угодила, как отец?! Как бы я узнала, из какого болота тебя потом вытаскивать?
– Не ходила я на болота.
– А куда ходила, а?
Я замялась ненадолго и смущённо выдавила первое, что пришло в голову:
– С парнем была…
Приготовилась услышать новые упрёки в свой адрес, но матушка почему-то замолчала. Я украдкой глянула на нее – губы неодобрительно поджаты, светлые брови сведены, глаза прищурены. Уже тише и без обиды в голосе уточнила:
– С Яромиром?
Пораженно уставившись на нее, я открыла рот, но так ничего и не сказала. Она, видно, истолковала мое изумление по-своему. Хитро усмехнулась.
– А что, думаешь, мать ничего не замечает? Как вы с ним все прошлое лето гуляли, и как он тебе подарки носит? Хватит тебе в девках ходить! Проведёте свадебный обряд – и я, наконец, смогу уйти спокойно.
Я поморщилась и стала теребить растрепанную косу. Едва удержалась, чтобы не уйти в этот же момент, что есть силы хлопнув дверью.
– Рано мне ещё о свадьбе думать, а тебе – о смерти.
– Я в твоём возрасте уже первую дочь на руках держала, – с нажимом напомнила она.
– Знаю, – вздохнула я.
– Вот и тебе пора долг перед богами и предками исполнить. Продолжать род – наша священная обязанность. Негоже ею пренебрегать да откладывать.
– Знаю.
Не хотелось мне спорить с матушкой, но и рассказать, что собираюсь стать волховкой, я тоже не могла. Когда-нибудь придется. Но для начала узнаю, кто зло на село наводит.
До чего же расстроится матушка моему решению! Не такой судьбы она для меня желала. Хотела, чтобы была как все, жила как все и умерла тоже как все, тихо и спокойно, исполнив долг и с чистой душой перед богами, чтобы с лёгкостью продолжить путь на той стороне реки Смородины.
Но волхвы семьи не образуют, иначе не смогли бы заботиться обо всех одинаково. Они посвящают себя служению людям – всем людям, а не только лишь своему роду. Кто-то видел в этом некую жертву, что приходится платить за дар. Кто-то считал, что волхвам непросто после смерти будет перейти на ту сторону. Ведь, отказываясь от потомков, они гневают предков, и те не захотят принять их.
Как ни посмотри, для меня все может закончиться не слишком хорошо, но пока столь отдаленное будущее мало волновало. Просто была уверенность, что вот сейчас, в эту минуту, я на своем пути. На верном. Выбрала ли я его сама, или этот выбор сделала за меня богиня-пряха – кто знает.
– Ты что, не слушаешь меня, Огнеслава? – ворвался в мысли резкий голос.
– Пора за работу, матушка.
Я переоделась в чистую рубаху и принялась заплетать косы. В волосах ещё осталось несколько рыжих еловых иголок, которые я украдкой вытряхнула в солому на полу.
– Конечно. Всегда ты от важных разговоров сбегаешь. Давно пора повзрослеть, девочка! – Матушка с громким стуком опустила чашку на пол у изголовья, сползла на матрас и отвернулась к стене. – И ставни закрой. Дует. А мне тепло нужно.
Я послушно потянулась к окну.
На столе под скромным рушником стоял вчерашний хлеб, темный от ржаной и сосновой муки. Я отломила себе кусок – корочка аппетитно хрустнула, а мягкий, пористый мякиш быстро распрямился после сминания и принял начальную форму. Пах он так, как и должен пахнуть: печью, домом и уютом, и немного сосновым бором. Почему-то сегодня мне этот запах особенно нравился.
Завершив утренние дела, снова шла я к избе кузнеца. Шла полем, подальше от любопытных глаз. Чувствовала, как над селом протянулись липкие путы страха. Люди больше не пели за работой в полях, не смеялись выходкам ребятни. Мрачные лица, растерянные взгляды. Думали они все об одном. Село лишилось волхва. Кто-то убил его. Кто-то из друзей или соседей. И эта неизвестность тяготила каждого. Что теперь станет с людьми без защитника и покровителя? Кто будет вершить обряды на урожай, толковать знаки, лечить недуги, снимать порчу?
Я слушала сердца людей и надеялась, что скоро смогу им помочь.
А пока следовало помочь Младу.
Белый таленц открыл для меня голоса трав. Каждый звучал на свой лад, и читать их было так же естественно, как дышать. На какое бы растение не кинула взгляд, сразу понимала, как его следует применить. Знала, что тысячелистник поможет при кровотечениях, пастушья сумка укрепит ослабленное возрастом сердце, а осот обладает желчегонным действием.
Это новое умение казалось таким удивительным – даже волшебным, – что я неосознанно позабыла обо всем прочем. Медленно шла по полю, легко затрагивая пальцами высокие травы, слушала их напевы, а сердце полнилось восторгом. Вдыхала густой разнотравный аромат, сухой от яркого солнца, щекочущий ноздри невидимыми пылинками. Колоски и кончики островерхих листьев нежно касались ладони, напоминая осторожные прикосновения Лихо.
Стоило этой мысли обозначиться в голове, как я тут же укорила себя. Как можно думать о чем-то подобном, когда над селом висит опасность, и жители скорбят по волхву? Да и о чем тут думать? Моя странная привязанность к Лихо возникла скорее из-за того, что он воплощал нечто новое, а новое всегда манит.
Так что я отмахнулась от всех посторонних мыслей и приблизилась ко двору кузнеца.
На пороге уже встречала Зоряна. Женщина выглядела разбитой и подавленной, под глазами залегли глубокие тени, щеки впали. Темные пряди выбились из растрепанной косы и падали на лицо, лезли в глаза. С тревогой я вспомнила матушку, которая после смерти отца выглядела так же. И со временем ей становилось только хуже.
Но сестру я ещё могла уберечь от подобной судьбы.
– Огниша! – позвала она, стоя в дверях избы. – Ну наконец-то вернулась! Бушуй рассказал мне о волхве. Муж совсем сник после вчерашнего, не верит, что сына ещё можно спасти.
Я подошла к ней, взяла за руку. Тонкая и сухая, ладонь будто сморщилась с тех пор, как я последний раз ее держала.
– Зайдём в избу. А где все?
– Женщины в светлице наверху, и дети с ними. Теперь не отпускают их бегать по селу. Боятся.
Мы подошли к лавке, на которой спал бледный, измученный болезнью мальчик. Накатами его била дрожь.
