Подойдя к окну, она чуть отвела занавесь и украдкой выглянула наружу. Окно выходило в маленький сад, где росли цветы и лекарственные травы, а несколько плодовых деревьев отбрасывали щедрую тень. Этот сад, насколько она могла разглядеть, примыкал к другим таким же, где работали, смеясь и болтая, несколько женщин. Издалека раздавались смех и голоса детей. Где-то пролаял пес, но собака, сопровождавшая девушку, не выказала интереса.
Да и не собака это была вовсе – Шепсет прекрасно понимала. Создание, сопровождавшее ее, просто любило принимать такую форму. А местные псы, встретившие их и собравшиеся вокруг, вряд ли вышли навстречу жрице. Скорее – выказывали почтение той, что шествовала рядом.
Очень хотелось выйти наружу, немного прогуляться по саду – наверное, чтобы сохранить в себе след приятных снов. Вместе с тем Шепсет совершенно не желала встречаться с людьми, не желала ни расспросов, ни разговоров.
Жрец Имхотеп, хоть и помог ей, вызывал подозрения – вдруг узнает больше, чем нужно? Встретиться с командиром гарнизона было боязно, но очень нужно. Спокойнее всего она относилась к этому воину, Нахту. Наверное, уже слишком привыкла полагаться на него, пусть они были знакомы всего ничего. Сложно не привыкнуть, ведь он спас ей жизнь, хотя не должен был. А потом увел от тех, кто желал ее убить. Может, здесь ей тоже придется несладко, но, по крайней мере, пока никто не пытался причинить ей вред – даже наоборот.
«Может, это глупо. Просто мне стало тебя жаль».
Шепсет усмехнулась. Такой простой, бесхитростный. Говорит что думает. Давно она не встречала таких людей – при дворе это было не в чести.
При дворе…
Сердце тяжело ухнуло в груди, и воспоминания заскреблись еще яростнее, болезненнее. Ей пришлось сделать несколько вдохов, чтобы прийти в себя. Она едва могла отделить память о своей жизни, хорошей правильной, от того, что случилось после, поэтому проще было вовсе не смотреть.
– Пойдешь со мной? – тихо спросила она у собаки.
Та поднялась и потянулась, широко зевнув во всю пасть – ни дать ни взять обычный пес – и потрусила из комнаты. Шепсет ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
Имхотеп сидел на циновке у невысокого столика и, напевая себе под нос, растирал что-то в каменной ступке. До жрицы донесся аромат знакомых трав. Целитель приветливо посмотрел на нее и кивнул на стол, где были разложены лепешки, сухой сыр и фрукты.
– Отвар уже остыл, но ты все равно выпей. Наши сегодня на весь день далеко к заводям ушли, так что, может, к вечеру будет у нас запеченая рыба.
– Я очень благодарна тебе за помощь, – тихо сказала Шепсет, грациозно садясь, дождалась, пока жрец отставит ступку и приступит к еде, и только тогда начала есть сама.
Голод уже не был таким иступляющим, но в те моменты, когда она чувствовала вкус еды и воды, она словно бы все больше оживала. Слабость еще сохранялась, каждое движение приходилось делать с усилием, будто ее энергия постоянно утекала куда-то, как из треснувшего кувшина. Но, по крайней мере, тело слушалось лучше, а зрение прояснилось – ни люди, ни окружающие предметы уже не казались смутными полуреальными формами.
– Не так уж я и помог тебе пока, – задумчиво ответил жрец, разламывая лепешку. – Многое еще предстоит сделать… если сама пожелаешь, конечно.
Шепсет насторожилась и посмотрела на целителя.
– Я не больна, – упрямо повторила она.
– Растерзанной душе тоже требуется исцеление. Всегда лучше быть целостной: и духом, и телом… Поешь, – мягко сказал жрец, – и поговорим. Если захочешь.
Девушка предпочла промолчать, обдумывая его слова. Если вернуть целостность означало открыть саркофаг – она не была готова. Некоторые двери лучше не отпирать, разве нет?.. Но когда она вспоминала даже легкий отголосок тепла Силы Владыки – как сегодня во сне – или видение о падении своего храма, в груди становилось тесно.
«Вернуть память».
«Вернуть истину».
Что мог знать этот жрец о ее целостности! Что все они вообще могли знать…
Они ели молча, и лекарь не задавал вопросов. Собрав посуду, чтобы отнести помыть, Шепсет сама нарушила молчание:
– Нахт не приходил?
– Вчера заглядывал проведать.
Жрица хмыкнула, пряча неловкость.
– Сегодня еще наведается, тем более раз уж обещал проводить к командиру гарнизона, – добавил Имхотеп, возвращаясь к своему неспешному занятию. – Поможешь мне немного?
– Конечно, с радостью, – почтительно отозвалась девушка. – И по хозяйству, и в лекарстве, если позволишь. Я неплохая травница… мама когда-то учила, – последние слова она добавила совсем тихо.
– Твоя мать – целительница? – с интересом уточнил жрец.
– Да, – Шепсет невольно улыбнулась, вспоминая. – Очень искусная целительница. Все мастера Сет-Маат к ней ходят. Она и меня учила, и сестру… только вот мне потом пришлось уехать далеко.
– Когда Боги призывают к служению, не нам перечить, – согласился лекарь. – Так я когда-то думал, что обрету свою целостность в служении Сокрытому [45], но меня призвал мой господин Хонсу [46]. Почитаю я и Первого из Западных, ведь кто, как не Инпу, прозревает тайны тела и духа. Некоторое время я даже обучался в Хэр-Ди, хотя и не собирался становиться бальзамировщиком.
При упоминании родного храма сердце заныло от тоски, сладкой и горькой одновременно.
– Как и я, – тихо отозвалась девушка, взглянув на Имхотепа по-новому.
– Да, просто несколько раньше, – рассмеялся целитель. – Но я никогда не забуду ни темные стены храма, полные мягким шепчущих теней, ни собачий остров. И уж точно не забуду стаи местных стражей! Особенно щеночков – таких крохотных, а уже воплощавших понемногу силу Инпу… Верховным Жрецом в ходе моего обучения был Джедефхор. Ох и суровый старикан! Сухой, словно мумия, но бодрый, всем на зависть, и очень желчный. Когда он лично проводил младшим жрецам уроки, мы все знали – проще сразу утопиться в водах Итеру, чем не выполнить хоть какую-нибудь мелочь из его заданий.
– Я помню его, да, – девушка не удержалась от улыбки. – Он уже отошел от дел, но бездействие ему не по нутру. Все еще дает иногда уроки и ворчит, да так, что его даже старшие жрецы опасаются. Такое чувство, что он – неотъемлемая часть нашего храма, как те же статуи Псоглавого… и что даже когда придет ему срок уходить – его Ка вечно будет обитать в этих стенах.
Они обменивались какими-то храмовыми байками и общими воспоминаниями, и Шепсет поняла вдруг, что почти против ее воли, сама собой, но между ними протянулась невидимая ниточка родства. Имхотеп когда-то жил в Хэр-Ди, обучался в тех же залах, по тем же свиткам, что и она. Он мог понять ее лучше прочих!
И тогда пришла робкая мысль, что возможно этому жрецу все-таки стоит довериться.
За разговорами она ополоснула посуду в бадье с водой и немного прибралась. Эти простые занятия всегда хорошо заземляли после ритуалов и медитаций. А потом она села напротив жреца, глядя, как он тщательно готовит ингредиенты для очередного снадобья. Имхотеп теперь вызывал у нее больше симпатии, чем настороженности, хоть до конца она и не избавилась от своих опасений. Как бы то ни было, девушка искренне хотела помочь ему.
– У тебя не одно Ка, – вдруг сказал он, не отрываясь от своего дела. – Я редко такое видел, даже среди жрецов.
Шепсет вздрогнула, осторожно ответила:
– Да, мне говорили…
– Ты словно стоишь на обоих берегах, не принадлежишь до конца ни земле, ни Дуату. Уж прости, что говорю об этом так прямо, просто даже смотреть на тебя больно, – целитель поморщился. – И нельзя не пожелать исправить.
– Это… особенность моего таланта, – нехотя призналась она, не зная даже, с чего начать рассказывать. – Быть между живыми и мертвыми.
Имхотеп поднял взгляд от ступки и серьезно сказал ей:
– Сейчас – даже больше с мертвыми. Твои Ка словно изранены, а душа расколота. Тебе нужно соединиться со своей силой, если ты хочешь продолжать свой путь дальше. Человек не может жить долго, не будучи целостным – тем более жрец. Ба, Ка, Рен, Иб, Сехем, Шуит, Ах [47]… Нельзя позволять им оставаться разрозненными, а не дополнять друг друга.
