— Первый уровень. Хоть не нулевой.
— Только и радости, что скрижали не на камне высекать. Инфосеть хоть хорошая?
— Еще не изобрели. Железную дорогу построили недавно. Сто пятьдесят оборотов назад. Примерно.
— В звёздную систему вышли?
— Ага. И сразу обратно. Боятся.
— Понятно. Что с фантомом хозяина?
— Не уверена, но кажется, поврежден.
— Фантом объекта?
— Поврежден. Оба в состоянии слияния.
— Ну всё, теперь тебя уволят нахрен. Будешь рекламные туманности формировать. Пошли к начальнику вашему.
— Не могу развоплотиться, закон бытия не пускает.
— Ага, кто-то теперь будет торчать в физическом теле, пока объект не сформируется окончательно. Кто-то без жидкости и белков скоро отдаст концы. И поделом! Моя бы воля…
— И что делать?
— Доведи объект до ума, убери глюки, чтоб бытие его признало живым существом или отзови фантом.
— А тот, который был? Он же погибнет окончательно.
— Ну заминусишь карму, отмоешь как-нибудь. Или не отмоешь.
— Нет уж, Обливионушка, я тут еще повожусь. Мне минус в карму не нужен. И туманности расписывать я не готово. Не готова.
Это всё от палёнки! Пацаны говорят, что от палёнки можно и кони двинуть. Хуже её только Рояль. При чем тут рояль, вспомнить не мог, а что паленкой называют поддельную водку — вспомнил. Я алкоголик? Как все студенты. Я студент? Студак с собой? С собой оказался модный портфель-дипломат, по счастью пластмассовый, так что оттереть брызги коровьей лепешки удалось легко, поплевав на него и протерев ладонью. А потом ладонь вытер о траву. Экий я чистюля, не захотел джинсы пачкать. Джинсы? Это мои штаны, модные и дорогие.
Нет, на дороге я изучать содержимое дипломата не стану, отойду на полянку, авось не затопчут. Да и некому, коровы прошли, других путников здесь не видно пока. А где это, здесь? Я покрутил головой по сторонам — не Москва. О! Я знаю, что Москва столица нашей Родины, и знаю, что выглядит она как-то иначе. Дорога с грунтово-лепёшечным покрытием, частная застройка с заборчиками в стиле «что нашел, всё моё», вороны на березах… это если и Москва, то старая, не моя.
А моя, значит, с асфальтом, автомобилями и самокатами? Слово «самокат» отозвалось странным диссонансом. В голове боролись образы сбитого из досок горбунка на подшипниках и одновременно высокотехнологическое чудо из фильмов про далёкое будущее ярких цветов, переливающееся и мигающее разноцветными же лампочками. То есть и будущее мигает, и самокат. Потому что он на аккумуляторах. Бред какой-то. Взгляд наткнулся на маленький серебряный крестик. Крестик как-бы дрожал и светился, а еще от висел в бесконечно-далекой выси. Самолет! И сразу облегчение — если над коровами летит неслышимый самолет и оставляет за собой инверсионный след, значит я в своём времени. Знать бы еще, кто этот я.
На какие кнопки жала в своем временном физическом теле релятивная сущность под условным именем Ехиния, что такое релятивная сущность, автору романа неизвестно доподлинно, зато точно известно, что минусить карму оно не хотело. Поэтому, зависнув в МФЦ на одну персону, Ехиния изо всех своих компетенций старалась слепить что-то жизнеспособное из двух фантомных пакетов, загруженных в одну физическую оболочку. Попутно она скинула туда же несколько информационных пакетов, по её мнению повышающих шансы на выживание получившегося монстра. Мнение автора никто не спрашивал, но ему показалось, что баба-дура угробила нахрен оба фантома и так просадила свой кармический лимит, что туманности ей уже не пропишут. Скажу по секрету, когда случай стал достоянием гласности, сущность Ехинию отправили писать алгоритмы для колонии муравьёв, мутировавшей и отпочковавшейся в одном из множества полумагических миров. А это уже дно, ниже только создание регламентов размножения плесени.
Новая личность, которой еще предстояло доказать тот факт, что она личность, а не чмо убогое, в этот временной промежуток продолжало сидеть на травке и изучать содержимое дипломата. Только в русском языке читатель не вздрогнет от фразы: «Серёга отложил в сторону нож и начал изучать содержимое вскрытого дипломата». К данной ситуации фраза отношения не имеет, и героя зовут скорее всего не Серёга, и дипломат он не вскрыл, поддев замочки ножом, а банально открыл своими пальчиками. Ну ладно, пальцами, нормальными мужскими пальцами, с характерными мозолями на подушечках пальцев и костяшках кулаков. Эти руки многое бы сказали опытному человеку, но такового поблизости не ошивалось.
В портфеле нашелся диплом на имя некоего Петра Фролова, комсомольский билет и паспорт на его же имя. В дипломе фотографии не было, фотография три-на-четыре в комсомольском билете несла отпечаток незамутненного детства, припухлости губок и наивных глазок. Зато фото четыре-на-шесть в паспорте принадлежало уже возмужавшему шестнадцатилетнему почти мужчине с оттопыренными ушами и суровыми прыщиками на щеках.
— Выходит, что я не студент — разговор вслух с самим собой есть признак высокого интеллекта. Вряд ли идиот стал бы разговаривать с собой, с идиотами никто не любит общаться. — Я инженер путей сообщения. Что бы это не значило. И выпустил меня из своих стен Московский институт железнодорожного транспорта МПС СССР. О как — я железнодорожник, а не путей сообщения вообще инженер. И я Петр, камень в переводе с греческого. Как святой Петр, только живой и не святой.
Откуда-то изнутри и одновременно сверху пришло понимание, что русские живут в России, а Россия прячется где-то на просторах СССР, широка страна моя родная, а собор святого Петра стоит в Риме, а Рим в Италии, а Ватикан… а причем тут Ватикан? Рим столица Италии, Ватикан столица Ватикана. Капстрана, в которой советские люди никогда не были и не будут в товарных количествах, но вдруг в голове нарисовалась картинка, как он стоит в этом самом соборе в рубахе и шортах такой маленький-маленький на фоне такого огромного собора, что Исакиевский можно поставить внутрь, а рядом еще и Покровский присоседить. Покровский, это который Василия Блаженного.
Хрен с ними, с соборами. Я инженер, а инженер звучит гордо. Да? Да! А почему я тут? А потому, что меня распределили на Сортировку. Вот только где она, родимая? Где огромная станция, перемигивающаяся огнями светофоров, самокатов и луноходов? Погодьте, луноходы — это такие модные зимние сапоги, они не перемигиваются. Очень тяжело было вспомнить то, чего ты никогда не знал, или знал, но не ты. Или ты, но ты уже умер. Петр даже опешил от такой мысли, с чего бы ему умирать, он только жить начал, диплом получил, распределился. Можно не лазить по интернету в поисках приличных вакансий, не доказывать, что не бывает молодых и амбициозных профессионалов с десятилетним опытом работы. А вот это воспоминание, оно к чему? Всех же распределяют, и все ноют, что не хотят быть распределенными, а хотят быть свободными людьми.
Петр читал, когда еще не был Петром, что существуют так называемые фантомные боли, когда болит ампутированная конечность. От мысли про фантомную боль его скривило, а в неведомом далеке или высоке, глубоке (нужное подчеркнуть) также скривилась сущность Ехиния. Они одновременно испытали всю гамму чувств разрушенных и перемешанных фантомов, хотя это и читается как бред. А потом всё, как отрезало. Петра отрезало от боли, а Ехинию от материальной оболочки.
Сразу после этого он вспомнил, как оказался тут, на зеленой траве, на обочине грунтовки и вообще жизни, вдали от станции, на которую ехал. Трагическая история по сути: пригородный поезд, везущий его к первому месту работы остановился, задумавшийся Петя услышал малоразборчивое объявление из динамика «станция Сортировочная…», и только выскочив из дверей вагона на пустынной платформе допёр — это Сортировочная Вторая! Ну как допёр, прочитал табличку. Малолюдность крайняя, летняя жара, летающие жуки и бабочки как-бы намекали — следующий пригородный поезд появится не скоро. Логика подсказывала, после Сортировочной Второй будет Сортировочная Первая, дойти до неё можно вдоль путей.
