Блюдо водрузили перед нами на стол. Брат Рууд поискал взглядом приборы, недоуменно глянул вслед подавальщику.
– Это полагается есть руками, – пояснил я.
– Варвары, – вздохнул Рууд. Но за еду все же принялся.
Глава пятая,
в которой я узнаю, кого боятся святые паладины, но все еще не знаю – почему
После сытного обеда брат Рууд расслабился. Его больше не тянуло бродить по улицам, он готов был сидеть у неправильного фонтана с неправильной скульптурой и пить крепкий русский чай, до которого оказался большим охотником.
Я был доволен. Не стоит лишний раз показываться. Все равно, конечно, слухи по городу уже идут. И все же запоздалая осторожность лучше, чем никакая.
– Ильмар, скажи мне, смиренному служителю Сестры… – начал Рууд.
Как он полюбил подчеркивать свое смирение, едва накинул алый плащ!
– Что движет тобой в жизни?
– Что?
Вот такого вопроса я не ожидал.
– В чем ты видишь смысл существования?
– Ни в чем особенно, святой брат. Уж если дана жизнь милостью Господней – так живи. Грешить не греши или хоть поменьше греши… Вот и все.
– Так живут дикие звери! – Брат Рууд твердо вознамерился наставить меня на путь истинный.
– Прости, святой брат.
– Сестра простит, – буркнул Рууд недовольно. – Есть две стези в жизни. Одна – набивать брюхо, тешить похоть, гордыню до небес возносить. Это и есть животная жизнь, от которой нас Сестра с Искупителем отучили!
– Что-то не помню я зверей, которые гордыней страдают…
Но святой паладин на эти слова внимания не обратил.
– А есть путь второй, человеческий. Пороки изгонять, душу смирять, к Божественному лику приближаться.
Я молчал. Не понимал, к чему он клонит.
– Есть в тебе зерно, Искупителем посеянное, – сообщил Рууд. – Ты ведь грешник, большой грешник. Но порой к правде обращался – свитки святые храмам жертвовал…
– Это… Рууд, да я всего раз так поступил. Да и то потому, что прибыли от них не ждал…
– В тебе сейчас говорит честность, – одобрительно кивнул Рууд. – Но скажи, ведь ты пользы с того не ждал? Гордыню не тешил, на выгоду не рассчитывал, от гнева Сестры откупиться не желал?
– Да что Сестре тот дар… – пробормотал я. – Ей все сокровища мира принадлежат…
– Значит, поступал ты по правде. Так вот, Ильмар…
Ах, ну зачем так громко! Вроде и нет никого поблизости, стесняются люди рядом со священниками садиться – а все равно, зря!
– Это была рука Сестры! Она тебя в храм привела, ко мне направила. Скажи, что ты станешь делать потом, когда все Пасынку Божьему расскажешь?
– Не знаю.
Мне бы для начала знать, что со мной делать будут! Что мне самому делать – после подумать можно.
– На тебя теперь сан положен. Это твой шанс к Богу приблизиться. Веди дальше жизнь честную. Отправься в далекие страны – слово святое нести. Или уйди в монастырь строгий, постом, молитвами, истязанием плоти прощение вымаливай. Не хочу я, Ильмар, чтобы погибла твоя душа.
Вот. Так я почему-то и думал. Что Пасынок Божий, Искупителя Преемник скажет – еще не знаю. А вот святой паладин уже сказал свое слово.
– Недостоин я такой чести, брат Рууд…
– Это отговорка, брат! Это в тебе животная жизнь говорит! Опомнись!
Святой паладин разгневался не на шутку. С минуту буравил меня строгим взглядом, потом вздохнул, чаю себе подлил и мягко добавил:
– Опомнись, Ильмар, о душе думай! Нигде нет истинного спасения – кроме как в служении Господу.
– Рууд… – Я кончил рассматривать чисто вымытый каменный пол, поднял глаза: – Скажи, Рууд, кто больше Искупителю и Сестре угоден? Тот, кто прожил честную жизнь, крови не пролил, трудился неустанно, детей вырастил, дело после себя оставил… Или тот, кто всю жизнь в монастырских стенах молитвы возносил?
Сказал я – и сам испугался. Но святой паладин, против ожиданий, не рассердился.
– Правильный вопрос. Богу все мило – и честная мирская жизнь, и служение в храме. Но вот для тебя, Ильмар, для вора и распутника…
Вот уж кем себя не считаю, так это распутником. Зря он так…
– Для тебя один путь – покаяние. Смирением и трудностями грехи смоешь.
– Спасибо за науку, брат…
Рууд кивнул. Ласково тронул меня за плечо.
– Возжигай в сердце огонь веры, брат!
Все бы хорошо. И говорил он с пылом, не каждый проповедник так с амвона выступит. И каждое его слово – словно из святых книг взято.
Только одна мысль продолжала меня мучить.
Неужели старые грехи замаливая, надо в монастырских стенах схорониться, ни только зла не творить больше, но и добра? Неужели ничего не делать – милее Богу, чем добро творить? Или и впрямь надо самого себя наказывать? Но тогда, выходит, Бог – как душегуб-мучитель, чужим страданиям рад. Нельзя же так думать!
Или можно?
Вон сколько зла на земле. И вся расплата – за гробовой доской, в иной жизни. Кому райские сады, кому адовы ледяные пустыни. Там Бог обиженных утешит, счастьем наградит, злодеев покарает… Знал я одного человечка, с детства помню, по соседству с нами жил. Всегда был готов над родной женой поиздеваться, и ударить, и словами унизить, людей не стыдясь. А потом будто опомнится. И приласкает, и повинится. Та и рада…
Зачем же Господу так же поступать? Веру испытывать? Так ему все про всех известно. Все насквозь видит, все про всех знает.
Куда уж больше похоже, что Богу до нас дела нет. Создал – и оставил барахтаться во тьме духовной. Только Искупитель о всех и скорбит, но Искупитель власть лишь над душами имеет, только и в силах, что сокрушаться да судить нас, грешных, когда отживем свое…
Я понимал, что впадаю в ересь. Причем в ересь такую примитивную и всем знакомую, что даже не возгордиться от нее. Атеисты всегда то же самое говорят, когда их на путь истинный наставляют. А священники уже устали объяснять о промысле Божьем, о том, что каждому шанс дается грехи искупить… Много у священников объяснений. Так много, что сразу видно – никто истины не знает.
Мне уж проще, прости Сестра, думать, что забыл о нас Бог…
Брат Рууд, наверное, решил, что я погружен в благочестивые размышления. Сидел тихо, перед собой глядя, и мне не мешал. Эх, брат, нет во мне такой веры, как в тебе. Не гожусь я в миссионеры. Не гожусь и в монахи. В честные люди, может, и сгожусь – только ты же сам говоришь, что этим грехов не искупишь.
Но как тебе сказать об этом, брат Рууд…
– Давай погуляем по городу, – сказал святой паладин.
– Как будет угодно, брат… – ответил я.
Мы гуляли по Брюсселю до темноты. Еще два раза заходили в ресторанчики – выпить кофе, перекусить пышными, с пылу с жару, вафлями со взбитыми сливками. В одном сидели особенно долго – там стоял новомодный оркестрион. Сквозь стеклянную дверцу было видно, что все без обмана – действительно сама машина играет, рычаги работают – смычок сам по сдвоенной скрипочке ходит, колотушки на барабанчиках и бубенцах ритм выбивают, у органчика мехи раздуваются, клапаны открываются-закрываются. К машине человек приставлен: накручивает тугую ручку, меняет по заказу гостей, за несколько монет, большие медные диски с дырочками. На каждом таком диске – музыка записана. Хотелось и мне выбрать песню, да вряд ли у них тут псалмы и каноны есть, а «Девочек предместья» мне, в нынешнем моем положении, заказывать неловко…
Этим серым осенним днем народу на улицах – кроме, конечно, районов магазинов и лучших ресторанов, вроде Рю де Шене или Гран-Пляс – было не особо много, и я успокоился. И стражи почти не было. Газовые фонари на Дворцовом проспекте еще не горели, в парке лениво бродили служители с граблями – тщетно боролись с листопадом. На дворце наместника машет крыльями телеграфная башенка, скучает над воротами золоченый имперский орел…
По ковру желтых листьев, устилающему, несмотря на старания служителей, каменные дорожки парка, мы дошли до маленькой церкви – двойной, сразу и Сестре, и Искупителю посвященной. Редко такие делаются. Рууд сразу повел меня к лику Искупителя, и это было правильно. Мы оба Господу через Сестру молимся, значит, сейчас важно Искупителю молитву вознести.
Служитель, похоже, принадлежащий к священникам Сестры, почтительно остановился в стороне, не рискуя мешать паладину. Мы молча помолились. Стоя на коленях, я смотрел на скорбный лик Искупителя, грубым вервием привязанного к святому столбу.
Вразуми!
Ты самому Господу – сын приемный, рядом с ним вставший. Редко я к тебе обращаюсь, строг ты к грешникам, уж проще через Сестру прощение попросить. Но вот теперь… может, укажешь путь? Что мне делать? Веру диким чернокожим нести? В монастыре укрыться?
Искупитель молчал. Неужели и ему не до меня?
Вразуми!
Наверное, на миг я взмолился так сильно, что в голове помутилось. Мне показалось, что я вижу… нет, не деревянную скульптуру, пусть и сработанную святым мастером и со всем возможным мастерством. Мне показалось, что я вижу Искупителя наяву. Показалось…
