Он дошел. Встал, опершись мечем о землю как о простую палку, улыбнулся окровавленными губами, поднял зажатую в кулак руку, попытался что-то выкрикнуть, но не смог, и упал.
Последнее, что увидел Богумир, было склоненное, рыдающее, перекошенное горем лицо Перва, а неподалеку стаявших кругом ратников княжеской дружины в скорбном ряду, с обнаженными, склоненными головами, и рухнувшим на колени, молящимся Раром. Последнее, что услышал парень, в полной, гробовой тишине, затухающие в сознании слова воеводы:
— Сынок. Как же так, сынок. Как же так. Я горжусь тобой. Горжусь тобой сын!
Тьма...
Глава 14 Перед выбором
— Подумаешь. Повезло просто ему, вот и все. Любой вой, на его месте поступил бы так же...
Телега скрипела обитыми железом полозьями по утрамбованному копытами коней, и ногами многочисленных ратников снегу. Обоз тянулся за княжеским войском. Настроение царило странное, от искреннего ликования, от одержанной победы и скорого возвращения домой, до глубокой грусти по скорбному грузу, бережно уложенному в плетущихся сзади санях.
Возницами ехали два молодых парня. Пришедший в столицу служить в дружине князя вместе с Богумиром Храб, и еще один вертлявый юноша, невысокого роста, с кучерявыми, цвета спелой пшеницы, непослушными кудрями, заботливо зачесанными назад, от чего его лицо, с длинным, слегка крючковатым носом, и маленькими на выкате, зелеными глазами, напоминало лицо сокола.
— Ну и завистливое у тебя нутро Жила. — Повернулся к напарнику Храб. — Тебе совесть не мешает, такие пакости говорить? Как скажешь что, так словно помоями из ушата окатишь. Богумир спас нас всех, а ты его за глаза хаешь. Вот погоди, очнется, он тебе поганый язык на кулак намотает, да оторвет.
— Проснется. — Хмыкнул Жила, но глаза отвел. — Покойник он. Ты видел, что бы трупы в себя приходили? Чудеса только в сказках бывают. Труп, он и есть труп.
— Жив он. — Храб развернулся, и со злостью ударил напарника в плечо. — Сердце бьется, так волхв, который его осматривал сказал, если бы не те слова, то сожгли бы мы его по недогляду, тогда еще, три дня назад, на погребальном костре со всеми почестями воинскими.
— Я специально ухом к груди прикладывался. Нет там никакого биения. Мертвый он. Лжа это. — Поморщился от удара, и потер ушибленное место Жила.
— Ты кого лжецом назвал, упырь?! Волхва княжеского?.. — Храб даже встал от возмущения во весь рост в санях, но те покачнулись на кочке, и едва не упав, парень вновь опустился на место. — Придержи свой поганый язык. — Рыкнул он, сверкнув гневом в глазах.
— Ничего я не называл, но волхв, он то же человек, и ошибаться может. — Не сдавался спорщик. — Недоглядел, и все дела...
— Помолчи лучше, не-то зашибу ненароком. — Прорычал Храб и замолчал отвернувшись. Не нравился ему напарник, больно завистлив.
Дальше ехали в тишине. Сани глотали версту за верстой, заснеженной дороги, ведущей к дому. Там встретит воинов радостью, спасенный стараниями одного человека, высыпавшимися на улицы, гомонящими, швыряющими в небо шапки жителями, Арканаим, и только в одном доме поселится горе утраты. Не будут смеяться от счастья только в доме воеводы.
Спереди, со стороны основного войска, отделилась фигура, и через некоторое время к саням, подъехал всадник, ведущий на поводу вторую лошадь. Лихо осадив коня, он перевел его на шаг, и воин с отвислыми седыми усами, склонившись, хриплым голосом обратился к Храбу:
— Воевода тебя вперед посылает с наказом. Ты же со Славуней из одной деревни, вот и поезжай, волю отца девушке передашь: «Пусть его комнату в тереме, приготовит для Богумира, а ему самому в комнате парня постелет». И еще... — Он слегка замялся. — Не трепись там особо, неча всем знать, придет время, княже сам люду подвиг богатыря поведает, да одарит богато героя, всему свое время. Да еще дочурку воеводскую успокой, мол волхв сказал, что все хорошо будет, очнется ее жених в скорости. Потерпеть надоть. А ты. — Он посмотрел на Жилу. — Остаешься тут один, вечером на стоянке поменяют. Вези со всем почтением. — Он погрозил кулаком. — Знаю я тебя.
Храб и посыльный быстро ускакали вперед, оставив недоверчивого парня в одиночестве.
— А что я, что не понимаю, что ли. Конечно, герой, да только просто повезло новику вовремя в нужном месте оказаться, вот и отличился, дали бы боги и я бы так смог... Везти аккуратнее. — Пробурчал он себе под нос и поморщился, словно лимон откусил. — Какая ему теперича разница, труп неудобств не чувствует, подумаешь, качнет немного вдругорядь, чай ни сахарный, не рассыплется.
— Я тебе качну, так качну, что до кустиков добежать не успеешь, и вовек науку не забудешь. — За спиной раздался хриплый, нечеловеческий голос. Жила вздрогнул от неожиданности и резко обернулся, вспыхнувший страх мгновенно прошел. У головы бесчувственного тела сидел огромный ворон. Он его знал, как знал и каждый житель столицы, верного спутника Богумира, причину неугасающих сплетен всех кумушек Арканаима, как в общем и всей округи. — Сможет он... То, что «может» поначалу отрасти, а уж потом размышляй. Вези аккуратнее. — Каркнула зло птица, и тут же склонилась над головой своего хозяина. — Как-же так тебя братишка угораздило-то? Вот ведь напасть какая. Весь пантеон на уши твой героизм безрассудный поставил, дед с мамкой места себе не находят. — Он сел рядом, совсем не по птичьи вытянув лапы. — Ну да ничего, вместе мы сдюжим. Потерпи чуток.
***
— Орон? — Удивленно воскликнула Славуня, спустившись утром из спальни и увидев того сидящим на засыпанном крошками столе, и клюющим оставленный с вечера, покрытый рушником ржаной круг хлеба, запивая куски из высокой кружки с хмельным медом. — Ты как тут? Ты же с Богумиром быть должен? Случилось что?
— Должен. — Кивнул тот, сглотнув, и вновь оторвав приличный кусок. — Вот всегда на жор пробивает, когда к жизни возвращаюсь. Напасть какая-то. Терпеть не могу воскрешаться. Жрать хочется после этого, как не в себя, кожа чешется, будто все окрестные блохи на мне собрались и хоровод водят, в животе жабы поют. Пакость. —Прошепелявил он набитым клювом, громко проглотил кусок хлеба, отхлебнул из кружки, взъерошился и по собачьи брезгливо отряхнулся. — Опоздал я. — Буркнул и отвел глаза. — Поздно предупредили.
— Рассказывай, как все было. — На стуле, напротив, неожиданно появился Лель. — До меня только слухи дошли, хотелось бы знать подробности, не отлучаясь тут сторожу, все дела позабросил, ради вашего семейства. От жизни оторвался. Говори уже. Что там? Не томи.
— Что тут рассказывать. — Недовольно каркнул Орон. — Неча рассказывать. Опоздал я. Появился, когда уже меч в грудь Богумира входил. Кинулся клинок в сторону отвести, да сам же под жало и попал. Располовинило мне тушку, в аккурат по середке, очнулся уже у трона Перуна... — Он хотел еще что-то добавить, но стук падающего тела, отвлек пернатого. Славуня потеряла сознание. — Чего застыл! — Рявкнул он на сидящего, растерявшегося бога любви. — Поднимай давай девчонку с пола, да на лавку неси, видишь дурно ей. Сейчас я ее... — Он взлетел и кинулся к стоящей в углу кадушке, где начал судорожно глотать воду. Лель подскочил к девушке, поднял и перенес на лавку, и замер не зная, что дальше делать. — Отойди, пихнул его в спину лапами подлетевший Орон. — Не мешай. — Из его клюва, в лицо Славы брызнула струя.
— Что с ним? — Открыла она глаза.
— Жив. — Каркнул ворон. — Жив твой герой, только в сознание не приходит, сердце раз в полчаса бьется, да дыхания нет. Меч из него вынули, рану заштопали, все как положено, теперича вот, сюда везут. Навьи, по указу матушки, жизненным нитям выплестись из души не дают. Ругаются девки, им положено их в клубок из тел выматывать, а они наоборот поступают, внутря запихивают. Ругаются страшно, но наказ исполняют. Перун, черный с горя, думками всю Правь затуманил, способ внука оживить ищет. Да тяжко делать, то, что как делать не ведаешь. Не терял еще до этого бессмертия никто из богов. Даждьбог следом за отцом, как привязанный ходит, и все молчит, то же думы думает, смурной как гроза, едва не дымится. Морена?.. Та все плачет. В общем скорбно все, но непоправимого пока ничего нет. Сдюжим все вместе.
