Увы мне, Боже, зачем Ты привел меня к дому бедной Марии, что остался единственным домом на выжженной земле меж враждующих воинств – Симона, что владеет верхним городом и большой стеной до Кедрона, и стеной, что тянется от Силоамского источника к востоку до дворца Монобаза, с Акрой и всею местностью, до дворца Елены, матери Монобаза, и Иоанна, у которого, кроме храма, есть еще Офла и Кедронская долина.
Какое имя положено Тобой тому, что я вижу? Пока воины Тита штурмуют иерусалимские стены, воины Симона и Иоанна убивают друг друга на границе земли, где посередине стоит несожженным дом бедной Марии.
Вот кончили бой свой братья и грабят всех, кто не с ними. А кто-то обязательно на другой стороне, потому что не можно быть среди враждующих на стороне тех и других сразу.
И ничего не осталось в доме бедной Марии, что могли бы взять и съесть еще воины Симона и Иоанна. И помутил Бог мысль Марии, и сломал Бог ум ее, и отнял Бог память у нее. И сказала она себе: «Нет ничего больше в доме моем, я голодна, и сын мой грудной жив, скоро голод съест и его, или римлянин сделает сына рабом. Я убью своего сына и рожу ад, который остановит вражду меж народа моего». – И она убила сына, и изжарила, и съела его половину, а вторую покрыла белым покрывалом, и, когда на запах в голодном городе на выжженной ничейной земле собрались в доме бедной Марии воины Иоанна и воины Симона, прекратив бой между собой, и сказали – дай нам еду, что так вкусно пахнет, – тогда безумная Мария открыла сына своего и сказала, – вот вам еда, которая насытит вас до конца дней ваших. И в ужасе отшатнулись воины, и кончилась вражда между ними, и ужас, вытеснив ненависть друг к другу в сердце их, стал жить вместе с отвагой и ненавистью к римлянам.
Вот ад Марии из деревни Бет-Эзоб, дочери Элеазара, у которой Бог помутил разум, сломал мысль и отнял память, которая остановила вражду меж воинами Симона и воинами Иоанна, и, когда Симона и Иоанна вели пленниками меж иерусалимских развалин, они шли рядом, и были они братья по ненависти к римлянам, и были они братья по любви к Иерусалиму, и сын Марии Маттафий был с ними.
И пошел я дальше, переворачивая вверх лицом упавших в битве, и нашел я на Масличной горе прадеда, деда отца моего, именем Неждан.
И нашел я там же прапрадеда матери моей именем Моисей.
И нашел я на улице торговцев отца прадеда отца моего именем Малюта, и нашел я там же лежащего рядом крест-накрест на теле Малюты отца прапрадеда матери моей именем Маттей, и пошел я на верхний рынок и среди пустых корзин и ветра, что гулял по рынку, узнал все колено отца моего, и было их от первого Волоса, давшего имя роду моему по отцу моему, числом 21.
И шел я дальше и остановился, потому что перед глазами моими был разомкнутый круг людей, как будто я был внизу, а вверх шли все вокруг меня, и был я меньше и ниже, чем все они, и ко мне вниз сошел человек именем Моисей, и сошел он в круг человеков и увидел рядом со мной золотого тельца, и увидел Моисей глаза человеков, несмотря на то что вокруг извивался в радости своей огонь, что жег иерусалимские стены, и дворцы, и дома, как будто Моисей видел огонь, а они, стоящие вокруг, – нет, и были те глаза стоящих вокруг полны веселья, и ад был весельем в глазах их.
И схватил Моисей тельца золотого, и растер его в прах, и прах рассеял по воде, что лежала у ног его, и заставил человеков пить эту воду, и послал левитов, что тоже видели огонь, летающий, как птицы, среди стен иерусалимских, и послал левитов с мечом пройти от ворот и обратно, и каждый меч направил в друга своего, брата своего, сына своего, ближнего своего, и каждый, кто отступил от веры в Яхве, стал так же прах, как золотой телец, как колена израилевы, отвернувшиеся от Яхве, а вокруг падали стрелы, гулял огонь, и воины всего мира, и севера, и юга, и востока, и запада, обращали в прах всех, кто в это время жил на земле иерусалимской, – и те, что были черны лицом, и те, что желты, и те, что красны, и те, что были белы лицом.
Но Моисей не смотрел в их сторону и не смотрел в сторону смерти.
А на то место, где был золотой телец, он поставил ковчег из дерева ситтим, золотом он был покрыт снаружи и золотом подстеган внутри, и снаружи была таблица с именем Яхве, и два серафима крылами своими закрывали имя от чужих глаз, и крылами своими они закрывали любовь свою, и это было как шатер, и внутри было темно, и неведомо всем, кто был снаружи.
Туда Моисей положил скрижали с десятью заповедями, и помогали ему в этом стоящий справа Веселиил и стоящий слева Аголиав – мастера, равных которым не было в мире.
И поставил он бронзовые колонны с серебряными капителями по краям ковчега, и было их четыре, как сторон света, как ликов на столбе храма Велеса, в котором молилась Москва во времена Леты. И закрыл пространство с четырех сторон льняными покровами, какие свисали со стен Велесова храма, и войти было можно лишь через ворота, закрытые узорочьем голубым, и пурпурным, и червленым из шерсти легкой, как пух, плотной, как ночь, теплой, как утреннее солнце, и коричневого виссона, что под рукой как ветер, дующий с севера. И снаружи Веселиил и Аголиав закрыли их кожей барана, красного и синего цвета, как закатное небо, и перед восходом Моисей поставил бронзовый жертвенник, размера жертвенника Велесова храма, и медный таз с водой.
И верховный жрец поверх хитона белого льна, фиолетовой туники накинул голубую шерстяную ризу, и подол ризы был украшен серебряными колокольцами, что звенели, как двенадцать валдайских серебряных звонов за тысячу верст от слуха. И двенадцать драгоценных камней переливались на груди жреца каждый своим светом, как двенадцать колен израилевых, как двенадцать месяцев, и на каждом было его имя, как в Москве, во времена Леты, на лбу каждого дома было выбито имя владельца.
Но не успел жрец, звеня серебряным звоном, подойти к золотому жертвеннику, что стоит в преддверии святилища, не успел поднять глаза на священные хлеба, не успел увидеть светильники с семью лампадами, не успел вдохнуть дым благовоний, как налетели воины Навуходоносора, и ударил первый и отсек правую руку жрецу, и кровь потекла поверх голубой ризы, и впиталась, и окрасила белый лен в цвет утреннего неба, и второй воин отсек левую руку, все, как с отцом Вениамином на станции Чаплино возле Екатеринославля в России в год 1918-й, в четвертый день месяца февраля, и потекла кровь поверх туники, цвета полуночного весеннего неба над горой Синай, и впиталась в белый лен, и закапала с серебряных колоколец, тихо звеня, на землю.
И третий воин проткнул живот жреца, а четвертый отрубил ему голову ударом кривым и жестким, и упала голова жреца на золотой жертвенник и сбила светильник бронзовый о семи лампадах, и загорелись шерсть и лен, и запахло паленой шкурой бараньей.
И схватил первый воин светильник упавший, и второй воин – ковчег из дерева ситтим, и третий воин – голову жреца, а четвертый – выпавшие Скрижали Завета, и, пока бежали, загорелась на них одежа их, и голова в руках воинов, и выбежали они, и никто не мог потушить их.
И было то 9 аба 9414 год от сотворения человеков, и воины Тита 9 аба 63 год подхватили выпавший из рук воина Навуходоносора светильник, вдесятером волоча его, и упал он и убил того, кто был последним, и другие тащили двенадцать золотых хлебов предложения, серебряные трубы и сведенный вавилонский занавес, на котором выткан небосвод цвета иудейской пасхальной ночи, и ковчег завета, и священные свитки.
Тащат и победно орут воины Тита, воины всадника Педания и воины всего мира очередной вечной Священной Римской империи, имя которой меняется, но никогда не меняется смысл.
Смотрит Педаний на этих грязных, замызганных, жалких, тощих, худых, безумных, с воспаленными, черными, как ночная кровь, глазами, замученных, умирающих, голодных, убивающих, ненавидящих бессильно и неистово иудеев, и с гордостью вспоминает свой Рим, что совсем еще вчера, в течение одного дня, щедро развлекал император Вителлий – утром, захватив Капитолий, разграбив и запалив храм, он величественно убивает Сабина, а вечером этих солдат наголову разбивает Антоний, и чернь весело, и безмятежно, и беззлобно тащит по камням римских улиц бедного императора, и, глумясь, терзает, давит его ногами, и топчет, испытывая самые веселые и беззаботные чувства к своему императору. И пока воины Антония добивают солдат Вителлия, римская чернь гуляет, веселится, гудит, пляшет в лужах разлитой крови, смачно топая, так что брызги летят на окружающих, и пока рядом убивают сестер, братьев, отцов, матерей, разряженные дорогие потаскухи отдаются своим пьяным партнерам, а партнеров колют мечами пьяные легионеры, стаскивая партнеров с дорогих потаскух, и те, смеясь, принимают в себя еще не остывших от боя и потому неистовых Антониевых солдат, а потом и легионеров стаскивает, веселя еще более потаскух, римская чернь. И вот, пока одни убивают других, другие получают удовольствие от этого зрелища, и кровь, и бой, и пожар, и пот, и слезы – всего лишь острая приправа к сытой, будничной, скучной жизни – вот что такое каждый Рим, думает Педаний. И когда один солдат удачно, с размаху закалывает другого, толпа аплодирует удачному удару, и когда легионер удачно воткнет меч в спину лежащего на потаскухе и стаскивает его за волосы, толпа аплодирует, и когда мечи косят, как траву, первых среди толпы, толпа аплодирует.
