– Угомонись.
Бледные пальчики Тельма отодрала не без труда, испытывая преогромное желание пальчики эти сломать.
– Я… у меня выбора не было!
Аманда шла за Тельмой до выхода, не провожая, но стеная, словно призрак. Все повторяла что-то про выбор, про жизнь свою тяжелую и остановилась лишь в холле.
В огромном чистом холле.
Стерильном, будто с картинки сошедшем.
– Д-дорогая, ты уже проснулась?! – с нарочитым восторгом воскликнула Аманда и Тельму к двери подтолкнула. – Не бойся, тетя уже уходит… сейчас уже уходит…
Девочка, впрочем, не выглядела напуганной. Она сидела на полу, разложив обрывки газеты, остатки которой она прижимала к груди сухонькою левою ручкой. Вывернутая под причудливым углом, та была похожа на ветку, та же шершавая темная кожа-кора, узкая ладонь, растопыренные пальцы, которые слегка подрагивали. Правая рука, впрочем, была нормальна.
Почти.
Неправдоподобно длинная, точно кости вытягивали, и бледная, та торчала из рукава нарядного платьица.
Девочка медленно повернулась к Тельме, позволяя разглядеть и горбик, и впалую, вдавленную грудь. Вот шея была длинной и чистой, а голова, на ней сидевшая, огромной и несуразной, кривобокой какой-то. Одна половина слегка сплюснутая, другая, напротив, вытянутая. И лицо, глядеть на которое было тяжело, хотя в свое время Тельма повидала уродцев. Поплывшие глаза, один расположенный выше другого, нос, свернутый набок. Огромный рот. И пузыри на губах.
– Уходит! – взвизгнула Аманда, обнимая дочь, которая заворочалась, засопела, пытаясь выбраться из объятий. – А ты… ты иди! Ты видишь, ей не нравится, когда на нее смотрят!
– Ей все равно.
В бледно-голубых глазах девочки Тельма не увидела ни неодобрения, ни раздражения, ни вообще малейшей искры разума.
И да, пожалуй, Бездна любит шутить.
– Ой, Мэйни… не скажу, что счастлива тебя слышать, – Алиссия ответила сразу, будто ждала звонка. И тонкий ее голосок звенел в трубке, заставляя Мэйнфорда морщиться.
Немного мучила совесть.
Ему бы с иными делами разбираться, благо имелось, что добавить на треклятую стену в третьей допросной, а он вот личные устраивает. Или не совсем чтобы личные? Тельма – часть происходящего. А пока она носится со своими тайнами, Мэйнфорд не может быть в ней уверен. Да и не займет звонок много времени. Это не завтрак с сестрицею, растянувшийся на пару часов.
– Не говори, что соскучился.
– Конечно, соскучился, дорогая, – покривил душой Мэйнфорд.
Алиссия захихикала.
– Тогда ты опоздал! Я выхожу замуж!
– Чудесно! За кого?
– А ты не знаешь? – в зефирном голоске Алиссии проскользнули ноты обиды. – Я думала, что ты поэтому звонишь… прочел о свадьбе… вспомнил нас…
– Нас я никогда не забывал, – врать по телефону все же было легче. – Но увы, я про свадьбу не знал…
– Гаррети… тот самый Максимус Гаррети…
Знакомая фамилия.
И Мэйнфорд искренне попытался вспомнить, кто же таков этот самый Максимус Гаррети, которого угораздило связаться с выводком плюшевых медвежат.
– Ты неисправим… – вздохнула Алиссия. – Ювелирный дом Гаррети. Универмаги Гаррети…
– Тогда вдвойне поздравляю. Ты достойна его состояния…
– Вот что мне в тебе нравилось, так это твоя откровенность. Никогда не давал себе труда быть вежливым, – хмыкнула Алиссия. – Но в целом ты прав, его состояние – это единственное, что в нем может привлечь. Он такой зануда! Я бы десять раз подумала, но мой папочка так мечтает породниться… а папочке сложно отказать…
Надутые губки. Приподнятые бровки. Выражение искренней обиды, которое Алиссия тренировала перед зеркалом не один час. И сухой остаток в виде реальности: пока папа Алиссии оплачивает ее счета, дочурка будет делать именно то, что ей велено. И замуж пойдет за того, на кого папа укажет, раз уж не сумела сама себе подходящего супруга добыть. Впрочем, все это – чужие проблемы.
– Тогда сочувствую…
– Между прочим, если бы ты хорошенько подумал…
– Лисси, не стоит.
– Твоей матушке я нравилась. Она мне не так давно звонила, намекала, что с объявлением помолвки стоит погодить, ты передумаешь.
Надо же, какие интересные подробности.
– Не передумаю.
– Я тоже так решила. Максик, конечно, не подарок, но он щедр. И не собирается меня в чем-то ограничивать, если, конечно, я буду соблюдать приличия…
– Так замечательно…
– Еще слышала, будто у тебя со здоровьем нелады…
– Какие?
– Не знаю, – Алиссия наверняка устроилась на полу. Сладкая девочка в ванильном платьице с кружевами. Кружева она любила самозабвенно, а еще ленточки, пуговки и все то, что сочеталось с нежно-девичьим образом. Когда-то это Мэйнфорду нравилось.
Потом злило.
Теперь… было все равно.
– Но что-то серьезное, то ли нервы, то ли голова… главное, что осталось тебе недолго. Ты там здоров?
– Здоров.
– Мне тоже показалось странным. Если ты болен, то зачем тебе жена?
– Незачем. – При всей своей нарочитой кукольности, Алиссия была особою практичной. – Милая, а ты не могла бы послушать?
Раньше он сплетнями не особо интересовался, но если уж речь о близкой кончине зашла, то стоило пересмотреть принципы.
– Мне Максик колечко подарил… с бриллиантом…
– Я тебе тоже подарю колечко.
– Зачем мне два колечка? – ненатурально удивилась Алиссия, в шкатулке которой колец было больше сотни.
– Тогда браслетик.
– Лучше сережки. Я недавно такие очаровательные сережки видела! С ума сойти можно! Представляешь, такие крохотные бабочки…
– Скажи, пусть пришлют счет.
– Ты такой милый, когда не бука… не то что твой братец. Он мне никогда не нравился. Мэйни, будь осторожен, пожалуйста.
– Буду, дорогая.
Что ему еще остается делать. Интересно, во что серьги Алиссии станут? Тысячи полторы? Две? Вряд ли больше пяти, она всегда умела чувствовать грань. И нужны-то они ей исключительно коллекции ради.
– Он не так давно появлялся… – Алиссию легко было представить.
Сидит на пуфике.
Пушистом пуфике рядом с глянцевым столиком из последней коллекции кого-то там. Прижимает к уху белоснежный телефонный рожок, накручивает провод на мизинец…
Воплощенная нежность.
Очередной обман.
– С недельку тому… о тебе беспокоился, предлагал навестить… – она говорила медленно, дразня Мэйнфорда, зная, его нетерпеливость. – Намекал, что можно было бы и без брака обойтись, что старая любовь не вянет. И что женщины у тебя давно не было.
Интересный поворот. И с каких это пор Гаррет озаботился личной жизнью старшего брата?
– Ему почему-то в голову взбрело, что если бы мы с тобой встретились, то ты бы не устоял… предлагал мне одну интересную вещицу…
– Какую?
– Старый Свет. Там умели делать забавные штучки. Как по мне – довольно громоздко и пафосно, ты же знаешь, тогда в моде была тяжеловесность… браслет невесты. Помогает забеременеть… забавно, да? Я Максику проболталась, он теперь купить хочет. Наследник ему нужен, видишь ли…
Браслет невесты? Что-то такое Мэйнфорд читал. Надо будет уточнить. Если вещица была популярна в свое время, то в справочнике о ней упомянут.
– Погоди, – он всегда отличался некоторой медлительностью, которая мешала мгновенно вникать в суть вещей. – То есть он хотел…
– Чтобы я тебя соблазнила, забеременела, а потом, полагаю, вышла замуж… или, если замуж не получится, предъявила права на наследство, – теперь она улыбалась.
Мило.
Широко.
И глуповато, как положено улыбаться кукольным блондиночкам. И наверняка Гаррет счел Алиссию такой вот блондиночкой, позабыв, что в свое время она получила степень магистра юридических наук.
– Ты ведь в курсе Седьмой поправки. Право первородства. Распространяется даже на бастардов в случае отсутствия иных, законных потомков мужского пола. Знаешь, мне эта поправка всегда казалась несправедливой. Почему женщинам не позволено наследовать?
– Ты моя прелесть… ты отказалась?
– А сам как думаешь? – Алиссия позволила себе фыркнуть. – Не думай, Мэйни, что из любви к тебе…
– Из любви к себе – в это поверю.
Она рассмеялась.
– Дорогая, если ты хочешь что-то кроме сережек…
– Тебе пришлют счет. Мэйни, мне даже жаль, что я поторопилась тогда… надо было подождать годик-другой, но нет, молода была, нетерпелива, – она вздохнула, демонстрируя это притворное сожаление. – Один ты меня за дуру не держишь. Твой братец явно нацелился на твои деньги. Точно ничего не скажу, сам понимаешь, мне документы видеть надо бы, но сдается мне, есть там определенная заковыка, которую поправка позволяет обойти. И искушение велико. Может, будь я понаивней, и решилась бы… а что, остаться опекуном при малолетнем ребенке до достижения им двадцати одного…
