– Это ведь монастырь, хотя ныне и отданный для нужд раненых. Я повелеваю, чтобы здесь сегодня же провели службу. Пусть сюда доставят мощи святых и хоругви, которые мы везем с собой, и окропят все святой водой. Я сам буду молиться за умирающих, взывая к Богу и его Пречистой матери.
Малфрида находилась достаточно далеко, и среди общего гула в лекарне не расслышала, что приказал Цимисхий. Только видела, как священники посторонились, как вошел облаченный в золоченую ризу епископ, за которым несли какие-то ларцы, покрытые дорогими тканями. Монахи начали распевать псалмы, запахло ладаном.
Малфрида не заметила, когда ей стало худо; голова пошла кругом из-за духоты, смешанного запаха крови, гноя и испражнений. А еще этот густой дым ладана, от которого заломило в висках, обожгло грудь, потемнело в глазах… Ей казалось, что внутри у нее все разрывается, и эта боль все нарастала.
Выдержать ее было невозможно, Малфрида закричала, забилась, ничего не понимая, жестокие судороги ломали ее тело…
Собравшиеся в лекарне не сразу смогли расступиться, когда там раздались яростные крики и нечеловеческий вой. Казалось, что среди людей затесался какой-то дикий зверь, чье утробное рычание перекрывало поднявшийся шум, заглушало пение клириков. Люди заметались, возникла давка, кто-то упал прямо на носилки с раненым. Монахи пытались успокоить людей, вооруженные дорифоры – телохранители базилевса – мгновенно окружили своего господина, вынудив священников прервать службу, и стали увлекать его в сторону от столпотворения. Но Цимисхий не был трусом, он сам пожелал узнать, что случилось. И когда толпа поредела, он увидел бившуюся на полу в припадке женщину…
Она была ужасна: каталась по полу и рычала, ее лицо потемнело, а исторгавший звериное рычание разверстый рот казался кроваво-алым. От нее исходило ужасное зловоние, черные волосы, словно сеть, облепили ее всю, и лишь на мгновение, когда она пыталась привстать, можно было увидеть ее искаженное лицо с безумно вытаращенными глазами.
Император остолбенел от увиденного. Ему никогда прежде не доводилось наблюдать что-либо подобное. Когда же беснующееся существо – ее и женщиной в этот миг трудно было назвать – поползло в его сторону на руках, волоча за собой бесчувственное тело, базилевс невольно попятился, забыв о величии. Кто-то из священнослужителей заслонил его от чудища, послышались крики, что надо окропить бесноватую святой водой и увести прочь.
Цимисхий не мог опомниться даже после того, как на женщину набросили полотно и выволокли. Священник стал успокаивать собравшихся, призывая продолжить службу. Но снаружи все еще доносились неистовые крики, гудела толпа, и тогда император сказал одному из охранников:
– Не дайте ее растерзать. Схватите и свяжите. Но чтобы осталась цела и невредима.
Когда Малфрида начала приходить в себя, как будто всплывая из глубин поглотившего ее мрака, она поняла, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Все тело болело, а кожу то тут, то там жгло, словно огнем. Она мучительно застонала и тут же услышала, как рядом сразу несколько голосов стали выкрикивать: «Изыди, сатана! Изыди!..»
Медленно приподняв тяжелые веки, она увидела, что находится в каком-то ящике или клетке, а вокруг маячат чьи-то силуэты. Потом голоса стали тише и она разобрала, как кто-то негромко сказал по-гречески:
– Она одержима бесом. Если это та самая дьяволица, о которой мне говорили, надо окропить ее еще раз святой водой и прочесть молитвы.
И Малфрида поняла, что попалась. И эта ужасная боль во всем теле… Погружение во мрак забытья стало для нее избавлением, пусть и временным.
Много позже она снова пришла в себя, смогла даже приподняться и осмотреться. Так и есть, она была заключена в прочную деревянную клетку, стоявшую под каким-то навесом. Неподалеку сидели два стража, их освещал огонь, горевший в сосуде на железном треноге, вокруг было темно. Очевидно, наступила ночь.
Малфрида ничего не могла вспомнить из того, что с ней случилось. Осталось единственное ощущение: в какой-то миг она перестала быть самой собой и испытывала от этого ужас. Теперь она пленница. Которую стерегут и, похоже, опасаются. В последнем она убедилась, когда оба стражника вскочили и подошли к клетке, едва она пошевелилась.
Они смотрели на нее, она – на них. Потом один из них сказал, что пойдет сообщить о том, что дьяволица пришла в себя, а второй стал настаивать, что не хочет оставаться один. Они ее боялись – изможденную, заточенную в клетку, измученную! Их страх придал Малфриде уверенности, и она засмеялась. Этого оказалось достаточно, чтобы оба стража кинулись прочь.
Однако о том, что дьяволица пришла в себя, они все-таки доложили. Малфрида сидела, съежившись и крепко обхватив колени, и видела, как вокруг собирались какие-то люди – явились поглазеть на необычную пленницу. Это были солдаты, в большинстве своем пехотинцы в блестящих лориках [104], но были и чины повыше, в украшенных перьями шлемах и сверкающих при свете огней панцирях. Все они расступились, когда появился император. За ним опустили полог, и он присел на складной стул, поставленный телохранителями возле клетки. С ним был толмач, переводивший то, что говорил Цимисхий.
Малфрида слушала. Оказывается, Цимисхий все-таки узнал ее. Это он сильно изменился за прошедшие годы, а она осталась такой же, как была, когда он приходил к ней и просил предсказать будущее. И сейчас император помнил, что именно чародейка с Руси предрекла ему возвышение и пурпур власти. Он даже улыбнулся ей и поблагодарил за это предсказание. Теперь же Цимисхий желал знать, что его ожидает в дальнейшем.
Не будь Малфриде так скверно, она бы посмеялась над его неуверенностью в себе. Надо же – повелитель величайшей державы, и страшится будущего! Значит, она может это использовать. Поэтому сказала, что непременно погадает ему, пусть только выпустят и дадут прийти в себя.
– Нет! – отрезал Цимисхий. – Ты останешься в клетке, и за тобой будут присматривать. А когда поправишься, мы встретимся снова. О тебе будут заботиться и лечить.
Малфрида не сразу поняла, что означают эти забота и лечение. Да, ее стали кормить и давать воду, однако она все время была под надзором. Рядом неотступно находились священники. Клирики распевали псалмы, молились и кропили ее святой водой. Для ведьмы это было хуже смерти! Ибо каждый раз ее начинали мучить ужасные боли, она билась в клетке и выла, а капли святой воды оставляли на ее теле следы, подобные следам ожогов. И было странное ощущение, будто из нее рвется вовне нечто иное, сильное и болезненное, и она изгибалась всем телом, на ее губах пузырилась пена. Правда, по истечении недели боли стали не столь мучительными, порой Малфрида просто лежала, сжавшись в комочек, и скулила. Но силы ее истаяли. И это чувство бесконечного унижения, когда толпы ромеев сходились глазеть на нее, словно на дикого зверя.
Несмотря на то что у клетки всегда стояли стражники, отгонявшие особо любопытных, зеваки торчали здесь и днем, и ночью. Пока длилась осада и больших военных действий не было, бездельников, желавших поразвлечься, хватало с избытком. В лагере ромеев появились торговцы и шлюхи, солдаты стали устраивать петушиные бои, шла игра в кости, и на бесноватую приходили поглядеть, особенно когда священники молились об изгнании бесов и она выла в клетке.
Однажды Малфрида очнулась от забытья в темноте, услышав, как какой-то подвыпивший воин приставал к стражникам, упрашивая позволить взглянуть на дьяволицу. Ведьма забилась в угол, сжалась, понимая, что сейчас опять начнут тыкать в нее пальцами и гоготать, а она устала, замерзла, да и дождь моросит. Не холодно, но сыро и так горько… так жалко себя…
Внезапно сердце глухо и сильно ударилось о ребра.
Она узнала этот голос! Поверить не могла, но все же…
Подвыпивший вояка, покачиваясь перед стражниками, твердил, растягивая во хмелю слова:
