И вот однажды, когда мы присели перевести дух у наших труб и кабелей, я сказал:
– Слушай, Вернер, давай попробуем с этим Педро договориться по-людски – пусть нам хоть литр отольет. Ему ущерба никакого, только выгода – мы же вокруг него резвей запрыгаем со всякими ураганами.
Пип захихикал и потер руки, а Вернер посмотрел на меня с некоторой оторопью.
– Володя, позволь тебе напомнить, что нам этого не положено
– А ноги здесь протянуть нам положено? Давай поговорим, что мы теряем?
Вернер на несколько секунд скорбно опустил веки.
– Володя, ты должен понять, что здесь осуществляется воля Божья, из которой происходит закон и порядок. Ты прилетел сюда из России, где хаос и беспорядок, и от этого происходит безобразие. Здесь нет хаоса и беспорядка, поэтому нет безобразия. Если каждый начнет устанавливать собственные законы, это будет иметь очень плохой конец.
Что ж, действительно, что это я лезу со своим уставом в чужой монастырь. Но тут мне пришла в голову еще одна мысль.
– Так давай не будем ничего просить, а просто расскажем, как мы тут корячимся, он ведь ничего об этом не знает. Мол, старик, как насчет христианского милосердия?
– Он все очень хорошо знает, – возразил Вернер. – Если бы ты прислушался к его словам, то заметил бы, что он молится и о нашем благополучии.
У меня прямо нижняя челюсть отвалилась.
– Чего же молиться? Пригласи к столу и налей всем по стопке – отдохните, ребята.
Пип снова захихикал и потер руки, а у Вернера если и не глаза, то брови точно полезли на лоб, но он справился с собой и, прежде чем открыть рот, вновь сделал многозначительную паузу.
– Володя, давайте прекратим этот разговор. Хочу предупредить, что такие разговоры очень не нравятся архангелу Михаилу.
Вот это да. От этих его слов у меня спина похолодела.
– Вернер, а откуда архангел Михаил узнает про наши разговоры?
– Он узнает об этом из моего доклада, – отвечал Вернер.
Если бы я не сидел, я бы точно упал.
– Вернер, так ты что же, стучишь на нас этому громобою? Мы тут вместе с тобой все это таскаем, пьем нектар из одной баклаги, а потом ты бежишь и доносишь на своих товарищей?
– Я лояльный и законопослушный житель, – с гордостью заявил Вернер. – Я исполняю возложенные на меня обязанности, и так образуется порядок. И ты, Володя, должен стать лояльным и законопослушным жителем. Если же ты станешь нарушать правила, то и через тысячу лет будешь носить этот шланг и ругать свою судьбу.
Пип, естественно, потер руки и захихикал. В это время наш подопечный опять грохнулся на песок, воздел руки к небу, и нам пришлось прервать беседу. Но я остался в совершенно обалделом состоянии.
Действительно, в конце концов, плевать на нектар, перебьемся – жили без него и проживем. Но если этот готический моралист прав – а похоже, так оно и есть – то веселенькая меня ждет перспектива! Пусть даже не тысячу, пусть хотя бы триста лет без сна и отдыха скакать вокруг бесноватого Педро? Весь запал у меня прошел, руки опустились, и обуяла страшнейшая тоска. Во время следующего перерыва я не утерпел и снова спросил Вернера – правда, без всякой надежды:
– Вернер, ладно, допустим, все это правильно, но просто так, по-человечески, ты меня понимаешь?
Но упертого немца было не своротить.
– Володя, я понимаю все, кроме одного – как ты получил эту работу?
Вскоре в наших трудах наступил перерыв. Дон Педро то ли перебрал нектара, то ли не рассчитал силы, но только скрутил его припадок с судорогой, а после он радикально и, видимо, надолго отключился. Его унесли, ангел-хранитель сокрушенно покачал головой и до особого распоряжения распустил нас по домам.
Я доплелся до своей конуры и уснул мертвым сном. Как сказал поэт, «странное готовилось ему пробуждение».
Что-то было не так. Я заворочался, замычал, и, наконец, открыл глаза. Комната менялась с поразительной быстротой. Потолок уплыл вверх и выгнулся сводом, словно в той камере у Михаила; за потолком вытянулось и окно, сделавшись стрельчатым, да еще отрастив колонну посередине, и в него заглянули звезды – значит, была ночь – а стены раздвинулись, прибавив, наверное, метров тридцать площади.
Я сразу сообразил, что эти перемены не к добру. Точно. Вошли сразу два ангела, и с ними еще какой-то субъект – возраста загадочного, лысый, бородка клинышком, в белой рясе, и весь просто светится от счастья.
– Оставьте это помещение, – с порога объявил мне один из ангелов. – Теперь здесь будет жить брат Диего.
У меня во рту пересохло.
– А со мной как? Куда?
– На этот счет распоряжений не поступало, – ответил ангел ледяным тоном.
Я все никак не мог поверить.
– Подождите, так нельзя, у меня работа, как же я буду…
– Вы временно освобождены от ваших обязанностей. Поторопитесь.
Мне стало дурно. Что же, опять на мороз? Тут не без скотины Вернера… Я бросился к лысому.
– Слушай, брат Диего, это моя комната, получается, ты меня на улицу выставляешь. Тут понимаешь как, они меня сейчас же за ворота выкинут, закон здесь такой, а там стужа страшнейшая, зима уже, я там не протяну. Слушай, брат, попроси, а? Пусть мне тут хоть раскладушку поставят, или, уж Бог с ней, одеяло на полу постелют, я парень спокойный, уживемся, я все делать буду, выручай, брат…
Диего засиял еще более умильной улыбкой и заговорил нараспев:
– Сочувствую, брат, горестям твоим, но возрадуйся тому, что можешь пострадать во имя веры нашей святой, и не ропщи, а молись, молись, и увидишь, что милосердие господне безгранично.
Я, на свою беду, начал озверевать:
– Оставь Его милосердие, у своего спроси! Что же ты, сволочь, человека в открытый космос замерзать выгоняешь?
Он опять мне улыбнулся улыбкой слегка утомленного олимпийского медведя и повернулся к ангелам:
– Время молитвы…
Стало ясно, что меня замечать он больше не желает. И я не выдержал. Знаю, что был неправ. Знаю, что так нельзя. Но нагорело на душе. Тут и Иннокентий, и Михаил, и эта паскуда Вернер… короче, развернул я этого преподобного обратно к себе, и что было сил заехал по улыбчивой его морде. Не пожалев руки. С чувством и переносом центра тяжести.
И складно так вышло. Сандалии его, помню, остались стоять на полу, а сам он воспарил, перелетел через мой топчан и там приземлился с кошачьим мявом.
Что было дальше, представить нетрудно. Шелест, ангельское дуновение, и пожаловало Небесное Воинство. Тут уж они взялись за дело по-серьезному. Во первых строках они вышвырнули меня на улицу. Дверь, как вы, может быть, помните, была прямо против райской стены, чуть не в трех метрах, а силища у них кошмарная, так что хрястнулся я – не приведи Боже, и по стене этой не то что сполз, а просто-таки стек. Дух из меня вышибло начисто – воздух со свистом выходит и выходит, а вдохнуть не могу. Они подоспели, подняли, и один двинул куда-то под ребра, а второй – но спине и, по-моему, обеими руками сразу. На этом мои связные воспоминания кончаются, и дальше все как-то смутно. Вроде бы меня традиционным маршрутом проволокли до ворот, и после хорошего пинка я провалился в облака, не взвидя света.
Когда пришел в себя, не знаю, но очнулся уже простуженный, и начались великие муки – раздирает кашель, а кашлять-то и нельзя, потому что болью везде отдает нестерпимой. Знатно они меня приложили. Если у человеческой души есть ребра, то пару они мне точно сломали, и с ногой, в тазобедренном суставе, тоже неприятность вышла – и по сию пору носок наружу не разворачивается. Остальное, правда, потом поджило.
Отлеживался я не меньше месяца, и как почувствовал, что могу ходить, так из берлоги своей облачной вылез, и как был, полуживой, побрел подальше от Райских Врат куда глаза глядят, по космическим высям.
Планы у меня были самые неопределенные. Предполагал я, если еще в солнечной системе нахожусь, дойти до Меркурия – из школьного курса астрономии я помнил, что жара там несусветная и, значит, можно согреться. Позже мне пришло в голову, что есть еще Венера – там как будто бы тоже тепло, а климат получше, чем на Меркурии. Да если на то пошло, думал я, и на Землю можно завернуть, скажем, на Гавайи, подучить английский, авось подвернется что-нибудь, поработаю призраком…
