Я помню свое потрясение, когда услышал это. Слова были сказаны леденящим душу тоном. Я не думаю, что он наслаждался перспективой такого разрушения. Я не думаю, что он хвастался. Все было именно так — глупость будет наказана возмездием. В его голосе звучало сожаление, словно он хотел, чтобы существовал какой-то другой путь, но его не было, и его работа заключалось в том, чтобы не допустить снижения стандартов.
На мгновение я даже подумал, не шутит ли он, или, возможно, преувеличивает. Я поднял глаза на Ралдорона, ожидая, что он рассмеется, а затем продолжит излагать свои варианты стратегий.
Смеха не последовало. Все собравшиеся лишь кивнули в знак признания того, что наступила искомая точка в этом процессе.
— Сколько у них времени? — спросил Азкаэллон.
— Следующее заседании на их флагмане, — ответил Сангвиний. — На нем я предъявлю ультиматум.
Это прозвучало буднично, как смертный приговор миру.
— Все или ничего, — произнес я вслух. Я ни хотел этого. Все взгляды обратились ко мне, и мне захотелось соскользнуть под стол и исчезнуть.
— Совершенно верно, летописец, — сказал Сангвиний, наконец-то изобразив что-то похожее на улыбку, хотя его словах не было и намека на юмор. — Думаю, ты наконец-то начинаешь понимать нас.
Глава 6
Затем наступил период неопределенности, последний рывок перед падение молота. Я помню, как горячо желал, что Иллехи одумались. Я уже видел достаточно собранной силы легионы, чтобы понять, что идти против Кровавых Ангелов глупо, а из-за поведения примарха на последней совете, я и вовсе стал опасаться полной демонстрации силы.
Однако, мне всё еще нужно было выполнять свою работу. Я наблюдал и записывал, чтобы получить полное представление о легионе, готовящемся к войне, в которой, как я надеялся, он не станет учавствовать. Я поговорил с десятками служащих разных рангов. Они были трудолюбивыми, способными, несколько сдержанными, и иногда презрительно относились ко мне и моей задаче. Их преданность своим хозяевам Астартес была абсолютным — я никогда не слышал даже шепота недовольства в сторону Космодесантников. Я связывал это с обычаями Баала: хотя не все из них были выходцами с Баала, культура и традиции того мира привилась в легионе. У них было практически религиозное отношение к воинам, которых они вооружали, кормили и снабжили. Для них они являлись источником гордости, и я представлял, что отдаленная, слабая раса отбросила свои недостатки и стала участником в великих галактических начинаниях. Их жизнь на этих кораблях была тяжелой, с суровыми наказаниями за любую промашку, но я никогда не слышал жалоб. Они часто говорили, что это суровая галактика, и только сильные достойны жить в ней.
Пока хронограф отчитывал время ультиматума Сангвиния, я пытался установить контакт с истинной боевой силой легиона, с самими Астартес. Мои первые попытки сразу же отвергли — никто из них не желал иметь со мной ничего общего. Все они были заняты своими предбоевыми ритуалами и приготовлениями. Бел Сепатус, один из тех, кто состоял в почетной гвардии самого примарха, не ответил на мои попытки установить контакт, несмотря на то, что он разрешил мне это делать на Баал Примус.
Я мог бы оставить все как есть, но не стал. Я давил, уговаривал, цеплялся за любое слабое проявление доброжелательности, пока не стало легче уступить, чем продолжать сопротивляться. В конце концов палубный мастер, ответственный за один из сотен уровней подготовки, сдался, поговорил с один из своих мастеров, который поговорил со своими, и я понял, что некоторые двери наконец-то начали открываться.
Так я познакомился с Аэлионом. По званию он был обычным космодесантником, хотя, на самом деле, для этих бойцов не существовало такого понятия, как «обычный». Он был уроженцем Терры, что в те дни становилось все более редким явлением — на поздних этапах Крестового Похода легион постоянно пополнялся новобранцами с Баала. Он являлся членом девятого тактического отделения седьмой роты, одного из многочисленных отрядов, размещавшихся в пещерных внутренностях «Красной Слезы». Когда я нашел его в одной из глубоких ям под энегинариумом, он заканчивал тренировку. Мне потребовалось много времени, чтобы найти его, и к тому времени, когда пришел, я уже вспотел и запыхался.
Я наблюдал лишь последние несколько минут его тренировки, но этого оказалось достаточно, чтобы выбить из меня последние остатки духа. Он сражался не с одним из себе подобных, а с боевым сервитором. Машина была чудовищных размеров — я даже подумал, не было ли его первоначальное тело телом космодесантника — и покрыта толстой броней. Его рост составлял около трех метров, и около двух в ширину, в полностью закрывающем все шлеме и несколькими видами оружия, заканчивающимися множественными лезвиями. Немногочисленные участки мышц были пурпурно-малинового цвета, что свидетельствовало о том, что его кровь заполняли стимуляторы, а сложную броню покрывали пучки силовых блоков и приводных ядер. Его броня выглядела менее утонченно, чем силовая, но я сомневался, что она могла оказаться намного менее мощной — во всех смыслах и целях, это был полноценный макет космодесантника, заточенный под один аспект боя: расходный материал, тестируемый в узких параметрах своей конструкции.
Аэлион был без доспехов. Он расхаживал по круглой яме в тканевой тунике, не обеспечивающей никакой защиты от вонзающихся клинков. При нем был только гладиус с убийственным энергетическим полем. Его кожа была бледно-серой, а на спине виднелись гребни входных разъемов. Бойцы сцепились и сделали выпады: сервитор — огромный и громыхающий, астартес — подвижный и неуловимый. Они оба двигались со звериной скоростью, когда наносили удар, и на первый взгляд поединок выглядел несколько хаотично — шквал безумных движений, которые казались случайными. Не помогало и то, что боевой сервитор испускал огромные клубы пара и дыма, когда его механика пыталась угнаться за космодесантником, окружая их обоих туманом из пыли и поднятых вверх соломенных опилок.
Однако чем больше я наблюдал, тем сильнее мне брасалась в глаза закономерность. Аэлион не пытался вывести машину из строя — он наносил удары по определенным местам на броне сервитора. Это были самые толстые куски брони, соответствующие слабым местам на настоящей силовой броне, и их уже покрывали порезы и вмятины от многочисленных ударов. Похоже, что две основные функции машины заключались в защите этих точек и попытке вывести противника из строя, и она делала это агрессивно, лязгая и нанося удяры прямо в своего противника из плоти и крови с удивительной скоростью и мастерством. Аэлион уклонялся и уворачивался от поющих лезвий, парировал самые сильные удары, а затем наносил ответный удар.
Когда я разобрался в ходе поединка, я не смог отвести от него глаза. Бой имел почти балетный характер, мерцающая серия переплетенных конечностей, металла и плоти, острые края которые не дотягивались друг до друга на миллиметры. Как долго они этим занимались? Часами, насколько я знал. Сервитор, как я догадывался, нисколько не устал — испытание было для человека.
Все закончилось так, как и должно было, хирургическим ударом по горлу сервитора — гладиус мелькнул, прокладывая себе путь через извивающиеся оружейные конечности, и с тупым лязгом ударил по намеченной цели.
Машина тут же остановилась, ее лезвия зависли в воздухе, огни на броне погасли. Аэлион отступил назад, тяжело дыша, и клубы дыма медленно рассеялись вокруг него. По периметру ямы зажглись светильники, а на дальней стене открылся ряд тяжелых дверей. Полдюжины техножрецов вышли из тени и принялись осматривать повреждения своего создания.
И только тогда меня заметил Аэлион. Он подошел ко мне, держа клинок в руке. Его туника промокла от пота. Его светлые волосы были коротки острижины, а глаза имели бледно-карий цвет. Хотя его телосложение и выглядело грозно, смотреть на него было неприятно. Его кожу испещрали узлы управления броней, старые шрамы и следы вторичной аугметики. Мышцы выглядели скорее абсурдно, чем величественно, хотя, очевидно, они отличались эффективность.
