На тепловых сканах бегущий мятежник семенил примерно в ста пятидесяти метрах впереди, используя в качестве укрытия тяжёлый цилиндрический чан, весь усеянный заклёпками. Ашель слышал тяжёлое дыхание мужчины, когда он снял что-то с пояса и поднёс ко рту.
— Вокс, — зарычал сержант. — Как я и предупреждал.
Шёпот мятежника всё ещё был слышен благодаря генетически усиленным чувствам легионеров.
— Они убили моих людей! Если вы не впустите меня, то я мертвец.
— Ты подвёл нас, — раздался в ответ голос намеренно приглушённый, размытый. — Ты привёл врага к нашим вратам и ищешь укрытия. Ты сам решил свою судьбу.
— Вы не понима…
Ашель не увидел ничего, но мятежник, только что-то шипевший что-то в вокс-передатчик, исчез. Сержант бросился вперёд, Нуон последовал за ним. Добравшись до укрытия, они обнаружили лишь яркое пятно крови, растекающейся по чану.
— Что произошло? — потребовал ответа бывший Повелитель Ночи. — Куда он исчез?
Прежде, чем Ашель смог что-то сказать, тишину разорвало рычание болтеров. Сержант отреагировал без раздумий, прыгнув в сторону, и очередь снарядов врезалась в уголок, где он только что стоял. Он перекатился, высматривая источник опасности. Оружейные вспышки высветили две ранее не видных бойницы, вырезанные в казавшейся цельной опоре приблизительно в сорока метрах от его позиции. Новые болты взорвались прямо над его левым плечом, попав в колонну.
— Как нам их обойти? — спросил Нуон, укрывшийся за краем изрешечённого болтами чана.
— Твой план это не предусмотрел, а?
Ашель как раз раздумывал над проблемой, когда обстрел внезапно прекратился.
Сержант ждал, напряжённо вслушиваясь, но не слышал ничего. Ни звуков перезарядки, ни сервомоторов брони, ни потрескивающих вокс-сигналов. Он осторожно выглянул из-за колонны. Никто не стрелял.
— Они исчезли, — заметил Нуон, выходя из укрытия с болтером наизготовку. — Несомненно, сбежали.
Космодесантники заметили вход, вырезанный в стене за широкой опорой, а внутри обнаружили достаточно широкий для них двоих служебный ход. Внутри у стены стояли ящики с припасами и снаряжением.
Рядом с ними валялось четыре тела в разодранной броне.
Из тьмы появилось узкое, забрызганное кровью лицо, обрамлённое доходящими до плеч волосами. Нуон прицелился, но Ашель оттолкнул его болтер в сторону.
— Не стрелять!
Призрачная фигура обрела очертания Коракса, примарха Гвардии Ворона. Он поднял окровавленные когти, и Нуон попятился.
— Твой отвлекающий манёвр был полезен, — сказал Коракс.
И примарх слился с тенями так же быстро, как и появился, не издавая ни звука. Спустя мгновения Ашель понял, что он ушёл. Нуон оглядывался по сторонам, явно потрясённый встречей. Блуждающий по скрытому бункеру взгляд Повелителя Ночи остановился на Ашеле.
— Вот это было действительно страшно.
Воздух холоден и воняет антисептиком. Почти ничто не нарушает сумрак апотекариона: я ослабил свет люминесцентных ламп, чтобы мои подопытные не шумели, пока я буду заниматься исследованиями. В темноте немногочисленные лучи света, которым я позволил проникнуть, фокусируются, становятся острыми, как скальпель.
У меня много лезвий, много дрелей и ножниц, крючьев, пил и шприцов. Каждый инструмент — это важная часть моего хирургического арсенала. Каждая конечность надетой на меня конструкции необходима мне не меньше, чем собственные руки. Мои инструменты не просто режут плоть; они ищут истину. В плоти таятся секреты, — секреты, которая я намерен извлечь и изучить. И только здесь, в этом апотекарионе, могу я быть тем, кем на самом деле являюсь.
В уединении этих залов я свободен от эмоций и вижу в телах, оказывающихся на моем столе, просто туши. Союзники, противники — все они становятся одинаковы, когда ножи и химикаты разделяют их на составные части. Я становлюсь своей конструкцией. Ее разрезы — это мои разрезы, ее ампулы и зелья — это неотъемлемая часть моего организма. Когда я работаю, я прекращаю быть трансчеловеческим существом, которое видят во мне братья, я становлюсь чем-то иным. Я становлюсь хирургеоном.
Порой пациенты возвращаются ко мне в виде трупов. Изломанные тела, даже мертвые, еще могут поделиться знанием. Однако иногда их травмы так велики, что восстановление невозможно, — или же, если мне необходимо, я делаю так, что оно становится невозможно. Совсем немногих я могу действительно спасти, однако подобные занятия интересуют меня меньше всего.
Апотекарское дело — моя профессия, но не моя страсть.
Меня в первую очередь интересует то, из чего складывается сущность подопытных, ибо в их генетическом коде хранится ключ к божественности или же какой-то другой подобной силе: силе создавать и соединять, породившей мозаику человечества, открывающей путь к вершине научного прогресса, где лежит панацея всей жизни. Совершенство — не менее. Я не считаю, что мной движет гордыня или что я ставлю перед собой недостижимые цели. Я понимаю, что представляю из себя и что пытаюсь сделать.
Я Фабий, и я — предвестник эволюции.
Очередной объект исследования лежит на хирургическом столе, живой, но онемелый ниже шеи. Его ждет экстремальная инвазивная операция. Я вынужден признать: мысль о ней заставляет меня дрожать от возбуждения. В этом теле, лежащем под ножами моего хирургеона, таится болезнь, которую я намерен найти и вырезать.
— Начать аудиозапись: A461/03:16.
Бобины аналогового магнитофона начинают с глухим щелканьем вращаться, а я, услышав свой хриплый, скрипучий голос, вдруг осознаю, как давно не разговаривал с другими.
Последним был мой отец, попавший в ловушку собственной игры, в плен… чего? Вины? Возможно.
Я оставил его с братом — или, скорее, существом, очень на него похожим, если не считать наличие головы на плечах. Меня та работа развлекла, но не удовлетворила и не ответила на вопрос, который задает лежащее на столе тело.
Можно ли это вылечить?
Я до сих пор не знаю ответа, и это злит. Но теперь, когда Фулгрим оставил меня в покое, я хотя бы могу продолжать свои исследования почти без помех.
Лабораториум отделен от апотекариона, и о его существовании известно только мне. Моему разуму он служит убежищем не в меньшей степени, чем моим инструментам и образцам. Самые ценные из них — резервуары с амниотической жидкостью и несовершенными отродьями, которые в ней плавают. Я храню все результаты провальных экспериментов, зная, что каждый цикл станет уроком и позволит адаптировать подход. Каждый клочок плоти служит определенным целям. В поисках человеческого совершенства ничего нельзя терять.
