Белый грач, измахреный со всех сторон листвою плюща, сидел, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, слушая ее или делая вид, что слушает, с большим интересом и несколько нарочитым смущением, ибо, если судить по его движениям, время от времени выдаваемым листвою плюща, грач явно переступал с ноги на ногу.
— Три недели, — продолжала Графиня, — три недели его со мной не было. Выходит, я недостаточно хороша для него, о нет, для кого угодно, только не для господина Альбастра, однако же вот он, вернулся и жаждет прощения! О да! Теперь его старому тяжкому клюву требуется целое дерево прощения, а оперению — отпущенье грехов, совершенных за месяц.
Графиня снова приподнялась на постели, закрутила на длинном указательном пальце длинную прядь темных волос и, не отводя взгляда от птицы, обратила лицо к двери и произнесла почти неслышно, словно обращаясь к себе самой: «Ну заходи уж». Плющ вновь зашуршал, и звук этот еще не успел затихнуть, как кровать дрогнула от внезапно опустившейся на нее белой птицы.
Белый грач стоял на спинке изножья, вцепившись в нее когтями и глядя на леди Гроан. Миг-другой пробыв в неподвижности, он, твердо ступая, прошелся по спинке взад-вперед, а после спорхнул на покрывало, к ногам ее светлости, свернул голову назад и зарылся клювом в собственный хвост, при этом перья на его шее, жесткие, как плоеный воротник, встали торчком. Так, поклевывая свой хвост, он продвигался по холмистой постели, пока не оказался в нескольких дюймах от лица ее светлости, и только тогда закинул по-грачиному голову и каркнул.
— Значит, прощения просишь, так? — спросила леди Гроан. — И думаешь, им все и кончится? И не будет больше вопросов о том, где ты таскался, где пролетал три этих долгих недели? Вот, значит, как, господин Альбастр? Хочешь, чтобы я простила тебя во имя нашего прошлого? Явился и трешься своим старым клювом о мою руку? Ну, иди ко мне, мой беленький, иди ко мне, ладно. Иди.
Ворон, сидевший на плече леди Гроан, пробудился и сонно поднял на дюйм-другой эфиопское крыло. Затем уставил неодобрительный взгляд на белого грача. Теперь он проснулся окончательно и стоял с лежащей между его ногами прядью темно-красных волос. Сова, словно заступая на покинутый вороном пост, немедля заснула. Один из скворцов в три медленных шага повернулся клювом к стене. Деряба не шелохнулась, зато замерцала оплывшая свеча и жутковатая тень, отделясь от высокого буфета, поползла по доскам пола, вскарабкалась на кровать и успела докрасться до середины стеганного одеяла, прежде чем пойти тем же путем в отступление, снова свернуться в клубок и задремать под буфетом.
Взгляд леди Гроан возвратился к подрастающей пирамиде свечного сала. Светлые глаза ее то беспощадно впивались в светящийся наплыв, то, казалось, становились незрячими, пустыми, содержащими еле приметный намек на что-то детское в них. Вот так, словно отсутствуя, она глядела на бледную пирамиду, а рука ее между тем, будто бы безотчетно, перебирала перья на груди, голове и горле белого грача.
Некоторое время в комнате стояла полная тишина, затем стук в дверь спальни вырвал леди Гроан из забытья, заставив ее вздрогнуть.
Глаза ее обрели сосредоточенное, напрочь лишенное любви, кошачье выражение.
Птицы встрепенулись, одновременно перепорхнули на изножную спинку и замерли, уравновесясь длинной неровной шеренгой, настороженно повернув головы к двери.
— Кто? — тяжким голосом спросила леди Гроан.
— Это я, госпожа, — донесся дрожащий голосок.
— Кто стучит в мою дверь?
— Это я, с его светлостью, — ответил голосок.
— Что? — крикнула леди Гроан. — Что тебе нужно? Зачем ты стучишься ко мне?
Тот, кто стоял за дверью, нервно возвысил голос и выкрикнул:
— Это я, нянюшка Шлакк. Я, госпожа моя, нянюшка Шлакк.
— Что тебе нужно? — устраиваясь поудобней, повторила ее светлость.
— Я с его светлостью, чтобы вы посмотрели, — прокричала, уже не так испуганно, нянюшка Шлакк.
— Ах, вот оно что, вот как? Еще и с его светлостью. Так ты хочешь войти, что ли? С его светлостью, — на миг наступило молчание. — А зачем? Зачем ты его привела?
— Чтобы вы посмотрели, если хотите, моя госпожа, — ответила нянюшка Шлакк. — Он только что искупался.
Леди Гроан, окончательно обмякнув, утонула в подушках.
— А, это ты о новом? — пробормотала она.
— Можно мне войти? — крикнула нянюшка Шлакк.
— Да, и поторопись! Пошевеливайся! Хватит скрестись у моей двери. Чего ты там дожидаешься?
Скрежет дверной ручки поверг в оцепенение выстроившихся на спинке кровати птиц, но едва дверь растворилась, как они все разом взвились в воздух и сгинули, продравшись одна за другой сквозь неподатливые листья, забившие маленькое оконце.
Золотое колечко для Титуса
Вошла нянюшка Шлакк, неся на руках наследника многих миль каменного, скрепленного известковым раствором хаоса, Кремнистой Башни и затянутых ряской рвов, острых гор и лимонно-зеленой реки, из которой через дюжину лет Титусу предстояло выуживать уродливых рыб, также принадлежащих ему по праву наследования.
Она поднесла малыша к кровати и повернула маленьким личиком к матери, взглянувшей сквозь него и сказавшей:
— Где этот доктор? Где Прюнскваллор? Положи младенца и открой дверь.
Нянюшка Шлакк подчинилась, и едва она повернулась спиной к кровати, леди Гроан склонилась к ребенку, вглядываясь в него. Маленькие глазки туманил сон, отблеск свечей играл на лысой головке, вылепливая череп из передвижных теней.
— М-м, — сказала леди Гроан, — и что я, по-твоему, должна с ним делать?
Нянюшка Шлакк, совсем седая и старая, с глазками в красных ободах век, никогда особой сообразительностью не отличалась, и потому смогла в ответ лишь бессмысленно вытаращиться на госпожу.
— Он искупался, — сказала она наконец. — Только что искупался, да благословят небеса душу его маленькой светлости.
— О чем это ты? — спросила леди Гроан.
Вместо ответа старая нянька проворно подхватила младенца и принялась нежно баюкать его.
— Прюнскваллор здесь? — повторила леди Гроан.
— Внизу, — прошептала Нянюшка, указав сморщенным пальчиком в пол, — в-внизу, да, наверное, все еще пунш пьет в Погребах. Да, маленький, и пусть благословят его небеса.
Последнее относилось, видимо, к Титусу, а не к доктору Прюнскваллору. Леди Гроан приподнялась на постели и, вперясь яростным взглядом в дверь, взревела так низко и громко, как только могла: «СКВАЛЛОР!»
Слово это эхом заухало в коридорах и покатило по лестницам вниз, пролезло под дверь, пронеслось по черным рогожам Погребов и, вскарабкавшись по телу доктора Прюнскваллора, ухитрилось протиснуться в оба его уха сразу, властное, хоть слегка и помятое. Помятое не помятое, оно тем не менее заставило Прюнскваллора мигом вскочить на ноги. Рыбьи глаза его, поплавав за очками, всплыли к самому лбу, придав Доктору вид фанатичного мученика. Длинными, на удивление изящными пальцами он взъерошил седую копну своих волос, в один глоток прикончил стакан с пуншем и ринулся к выходу, сбивая с сюртука крохотные круглые капельки.
