- Луани скорое умрет, чем согласится добровольно отдаться шисгарцу! - та согласно закивала, приглушая рукой рвущиеся из груди всхлипы.
- У вас есть время подумать. Через десять дней я спрошу о решении. А сейчас ступайте.
Кэмарн поднялся с кресла и вернулся к окну, чувствуя себя при этом глубоким старцем. Когда за спиной вейнгара хлопнула дверь, мужчина спрятал лицо в ладонях, чтобы скрыть даже от себя выступившие на глазах слезы.
Сейчас он понимал, почему в хрониках нет упоминаний о предложении шисгарцев. Никто из предыдущих правителей не решился пожертвовать своими детьми, ради спасения других. Многих. Не решился пожертвовать и не нашел в себе сил рассказать в этом. И не один из них не признался в собственной слабости.
Раздавленный горем Кэмарн не слышал легкой поступи младшей дочери, которая не покинула покои, а все то время что вейнгар корил себя, продолжала сидеть на софе и наблюдать за отцом. Прикосновение ее рук заставило мужчину вздрогнуть и испустить шумный вздох.
- Девочка моя, - мужчина прижал к своей груди светловолосую голову, еще больше сгибаясь под грузом предполагаемого предательства. - Прости меня, Раса.
Он извинялся за то, что позволил себе допустить мысль отдать дочь шисгарским карателям. Что думал об этом целый год, думал как вейнгар, но не родитель.
- Не надо, отец. Ты делаешь то, что должен - заботишься о людях.
- Но…
- Это будет наш выбор, мой или Милуани, - девушка поцеловала отцовскую ладонь, затем коснулась ею своей щеки. - Я обещаю подумать над твоими словами.
- Зря вы туда, не время, - причитала старушка, наблюдая, как собираются ее случайные постояльцы. - Мало ли чего. Пришли, ушли, могут и еще раз воротиться. За ними станет.
- Знаем, мать. Знаем. Но раз уж так далеко забрались, то до конца. На полпути дурно назад, - пытался уговорить хозяйку Сарин.
"Добрая женщина. Нехорошо, если переживать будет", - думал старец, тепло пожимая изъеденные морщинами руки.
- Мы осторожно и в обратчину заглянем на похлебку.
- Приходите, сынки. Приходите. Я лепешек наделаю.
Всплеснув руками, старушка оставила мужчин на пороге, а сама скрылась в комнате. Послышался грохот посуды, ее недовольное бурчание, а затем женщина вернулась с упомянутыми лепешками в руках и куском свежей брынзы, которой потчевала мужчин на завтрак.
- Вот, возьмите, - она всучила угощение старцу. - На дорогу. Не ахти, но лучше, чем ничего.
- Спасибо, мать, - поблагодарил Сарин, передав продукты Лутаргу, который тут же спрятал их в мешок. - За еду, за ночлег. Пойдем мы.
Старик поклонился углу ушедших и, открыв дверь, вывел молодого человека на улицу.
Уже рассвело, и слабое утреннее солнце почти справилось с белесыми кольцами тумана, заставив тот осесть росой на крыльцо и поручни, смочить тропинку до калитки и заиграть сверкающими каплями на траве.
Проводив гостей до крайнего дома, старушка вновь принялась давать указания.
- Все время супротив солнца, чтобы спину грело, - женщина указала рукой на запад. - Как до Гарэтки дойдете, повернете по сердцу, там брод у старого дуба. Мимо не пройдете. Большой он, высохший почти. Далече видать. А там тропа до Трисшунки. Как раз к вечеру будете. И аккуратнее там, зверья полно и сброда хватает, - напутствовала под конец старушка.
- Хорошо, мать. Свидимся еще.
Махнув на прощанье рукой, мужчины тронулись в путь.
- Скажи, Сарин, а какая она моя мать? - спросил Лутарг, когда деревня скрылась за деревьями.
Повязка с лица уже перекочевала на запястье, и теперь зоркий взгляд молодого человека тревожно всматривался вперед в поисках непредвиденной опасности.
- Она… - старец задумался, подбирая слова. - Она была доброй, милой и очень отзывчивой девушкой. Всем сердцем любила отца. Помогала многим.
- Я похож на нее?
- Нет, что ты, - Сарин усмехнулся. - Раса маленькая и хрупкая, с очень светлыми волосами.
- Так значит в отца…
- Не знаю, я карателя не разглядел, - ушел от ответа старик. - Вот от деда в тебе многое.
- Что?
Сарин окинул своего спутника внимательным взглядом. Иссиня-черные волосы молодой человек унаследовал не от тэланцев, о глазах вообще речи быть не могло, рост - также не дедовский.
- Подбородок его, нос, ну и упрямство, - последнее слово старик произнес со смехом, желая отвлечь Таргена от грустных мыслей.
- Не густо, - усмехнулся Лутарг, качая головой и вызывая в памяти мутный образ коленопреклоненного шисгарца. - Значит, я в их породу?
На это Сарин отвечать не стал. Что толку? Вблизи он шисгарцев никогда не видел. Вернее видел, но, как и многие, не рассмотрел.
Разве можно что-то разглядеть за этим голубым сиянием, что окутывает карателей? Во всяком случае, старику этого сделать не удалось ни разу - ни в Антэле в юности, ни в Синастеле недавно.
- Она меня боялась?
Этот вопрос озадачил старца, и он откликнулся встречным.
- Разве мать может бояться свое дитя?
Еще на сеновальне Сарин рассказывал молодому человеку, как Лураса любила его, играла с мальцом, занималась, и теперь не мог понять, откуда у того возникли подобные мысли. Младшая дочь вейнгара обожала своего сына, и это было понятно всем, кто хоть раз видел их вместе.
- Не боялась, - ответил, в конце концов, старик, так и не дождавшись от Лутарга реакции на свое недоумение.
- А отец… - мужчина замолчал, будто споткнулся на слове.
Его брови сошлись над переносицей, а губы сложились в плотную линию. Лутарг еще не определился для себя, как относиться к шисгарским карателям.
Молодой человек ждал встречи с ними, хотел посмотреть, каков будет прием. Понять, нужен ли он там.
- Что?
- Она рассказывала о них?
- Нет, - Сарин отрицательно покачал головой. - Насколько мне известно, Лураса даже с отцом не поделилась. Не знаю почему. Не хотела вспоминать или же просто не могла, но она ни разу не обмолвилась о времени проведенном с шисгарцами.
Они замолчали. Лутарг задумался, а у старца от боли заныло сердце.
"Что ждет этого мальчика впереди?" - спрашивал он себя и боялся получить ответ.
Гарэтка, проложившая извилистое русло от Трисшунских гор до Дивейского моря, поприветствовала мужчин шумом бурлящего потока.
Тихая и степенная в устье, здесь, недалеко от истока, она напоминала игривого ребенка. Ее мутноватые воды стремительно неслись с горных вершин к равнине, увлекая за собой бурелом, мелкие камни и поднятую со дня грязь.
Спустившись с пригорка, Лутарг повернул налево и двинулся вверх по руслу почти у самой кромки воды. Идти стало трудно. Усыпанный следами неистовой ярости стремнины берег был сплошь покрыт валунами, искореженными стволами деревьев и мелкими ветками, хрустящими под ногами при каждом шаге.
