5. Пермяк, соленые уши.
Когда они приблизились к jumalankuva (идол, в переводе, примечание автора), или правильнее — puujumala (дословно: деревянный бог, в переводе, примечание автора), то обнаружили, что они не одиноки в своем желании предстать перед суровым взглядом деревянного лица. Мишка, конечно, о присутствии незнакомца узнал заранее, шагнул в лес и пропал на некоторое время, но тут же возвернулся, не обнаружив ничего предосудительного или опасного. Ничего Илейко не сказал, видимо, не посчитав нужным.
— Терве, — поздоровался лив, заметив человека, сидящего на земле прямо перед деревянным изваянием.
Тот сразу же поднялся на ноги, повернувшись лицом к вновь пришедшим, приложил правую руку к груди и ответил на приветствие. Человек был широкоплеч, с несколько вытянутым лицом, где выделялись совершенно круглые синие глаза. Через несколько мгновений глаза сделались обыкновенными, даже какими-то смеющимися, так как в уголках их на коже образовались множественные лучики морщинок. Отличительная черта людей, которые охотно и часто улыбаются. Ростом незнакомец Илейку не превышал, зато не уступал Хийси. Обычный человек, умеющий делать из глаз блюдца, да еще с несколько кривоватыми ногами. Такие обыкновенно не нравятся женщинам. Почему? Да пес его знает, наверно, потому что не было в нем романтики и загадки. Такой посмеется, порадуется, но обидчику как даст в бубен — бубен так и укатится. Что же случится, если по голове попадет?
— Как дела? — это уже проявил учтивость и такт леший.
— Если вы не возражаете, я уже заканчиваю свое обращение, — сказал незнакомец. Говорил он на тулемаярвском языке. — У вас, часом, соли не найдется?
— Нет, не найдется, — ответил Мишка.
— Да, есть немножко, — одновременно с ним произнес Илейко.
Человек мимолетно округлил глаза — такая привычка, наверно — отвернулся к идолу, очень тихо что-то пробормотал, обычно, двуперстно, перекрестился, потом поклонился, коснувшись правой же рукой земли у основания истукана, и отошел в сторону, как бы уступая место.
— Прошу, — сказал он, сделав приглашающий жест в сторону деревянной статуи. — Тот, у кого в характере помощь, готов выслушать каждого путника.
— И я помогаю своим нравом, — ответил Илейко.
Хийси, якобы отошел к лошади по какой-то непонятной причине, на самом деле хмыкнул, чтобы никто не видел. Ну, народ, век воли не видать, лишь бы словами значительными перекинуться! Он мысленно объяснил Заразе, о чем только что был разговор: "Apu — помощь, luonne — характер, получается Apuluonne. Я помогаю — avan, ибо нрав такой — luonne, вместе Avanluonne. Пароль — "Аполлон", отзыв — "Аваллон". Зараза недоуменно пошевелила ушами, переводя взгляд с Илейки на незнакомца и обратно. На Мишку даже не взглянула. Но лешего это невнимание ничуть не задело.
— Думаю, что настала пора представиться, — Хийси снова выступил вперед. — Гораздо приятнее это сделать, когда враг на пятки не наступает, точнее — не приятно, а правильно. Враги — они никуда не денутся, но почему бы не воспользоваться ситуацией и познакомиться в спокойной, так сказать, обстановке. Тем более что никто никому по голове стучать не собирается.
Эх, Мишка, накаркал ты, подлец, про врагов, хотя никто об этом еще не догадывался. Любое действие, как известно, порождает противодействие. Увеличение силы с какой бы то ни было стороны: светлой — темной, худой — хорошей, правильной — ложной — вызывает наращивание мощи у оппонентов. Теория хаоса. Ну, да никто из трех человек и одной лошади не думал пока ни о чем плохом. Мишка — ведь тоже человек по своей конструкции, только леший. А видеть будущее — это прерогатива пророков, охраняемых Архангелами. Хотя бы, пророка Валаама, сына Веора. Сказал что-то не то — жиды его и убили. И Архангел не спас. А промолчал бы — сидел бы себе на горе Нево, да писал бы дополнения к книге Тора. Тор-то не только дрался с кем ни попадя, он еще и мысли свои, откровения, в "бумаге" пытался оформить. Только издатели, как это водится испокон веков, подводили.
Илейко меж тем протянул свою руку, называя имя. Незнакомец — тоже.
— Пермя Васильевич, — сказал он.
— Мишка Торопанишка, — отрекомендовался леший и добавил, удерживая ладонь нового знакомого. — Это про тебя: Пермяк, соленые уши?
— Нет-нет, — запротестовал тот. — Я соль спрашивал вовсе не для того, чтобы уши солить.
— А для чего? — сразу же спросил Хийси.
— А для того! — сказал Илейко. — Кончилась у него соль, вот и спрашивает, у кого попало.
Лешего ответ удовлетворил полностью. Откуда-то из недр своей одежды он вытащил щепотку серой соли, сказав:
— Lahja (пожертвование, в переводе, примечание автора).
Обычно деревянным истуканам не очень рельефно вырезают уши. Будто бы есть они, а, поди, попробуй солью их присыпь, даже жертвенной. Поэтому Мишка старательно втер свою щепоть в те места, где полагается быть ушам. Сделав назад пару шагов, пытливо осмотрел свою работу и оказался ею доволен вполне.
Пермя не выразил никаких возмущений по поводу столь вольного обращения со статуей божества. Тогда и Илейко, по примеру более искусных в "диалогах" с истуканами товарищей (как он надеялся) не стал ничего говорить. Есть такой народный обычай, значит он неспроста. Однако и тратить соль тоже не стал.
Он поставил на землю маленькую деревянную плошку, бывшую в его хозяйстве для неопределенных целей, уложил в ней рядом остатки ржаной лепешки и кусочек медовой соты, примостил лучину, кою и поджег кремнем. Илейко перекрестился, склонил голову и неожиданно для себя подумал: "Пожалуй, ничего говорить и не надобно, мысли тоже имеют вес слова". Наверно, не хотелось ничего изрекать, когда рядом стоят еще два человека, но и просить их убраться в лес на расстояние слуха тоже неловко. К тому же слух у Хийси таков, что сможет услышать даже комариный писк на другом берегу болота, если этого захочет.
Лив обернулся на Мишку — тот преспокойно уселся на землю, всем своим видом показывая, что никуда, даже за кустики, уходить не собирается. И Пермя, шедший неведомо откуда и неведомо куда, тоже никаких признаков спешки не проявлял. Илейко вздохнул, повернулся к большеголовой статуе и подумал:
— Прости меня, Боже, что даю волю силе своей.
— Так, если бы не дал, то слопали бы нас эти "заклятые" и даже косточки не похоронили, — прокомментировал чужую мысль леший. Или лив каким-то образом озвучил свои мысли вслух?
Илейко откашлялся, повел плечами и снова подумал:
— Не могу я каяться, потому что как-то не чувствую себя виноватым. Во многом я неправ, но в отношении с врагами — наоборот.
— На поле брани есть только ты и твой враг. В этом счастье воина. Не в сомнительной идее нести своей победой счастье народам, а в том, чтобы оказаться, если уж не победителем, то, во всяком случае, и не побежденным, — это уже несколько бесцеремонно заметил Пермя.
