Илейко откашлялся, повел плечами и снова подумал:
— Не могу я каяться, потому что как-то не чувствую себя виноватым. Во многом я неправ, но в отношении с врагами — наоборот.
— На поле брани есть только ты и твой враг. В этом счастье воина. Не в сомнительной идее нести своей победой счастье народам, а в том, чтобы оказаться, если уж не победителем, то, во всяком случае, и не побежденным, — это уже несколько бесцеремонно заметил Пермя.
На этот раз Илейко позволил себе возмутиться:
— Как вам, телепатам несчастным, не совестно в чужие мысли вмешиваться?
— Ладно, ладно, — поспешно заметил новый знакомый. — Я больше не буду. Как-то нечаянно вырвалось.
— И я тоже не буду, — поддакнул Хийси. — Ты только постарайся думать потише. Не то твой шепот даже дятлам на вершинах елок слышен.
Илейко зачем-то посмотрел наверх, но никаких дятлов не увидел. От небесной синевы глаза защипало навернувшимися слезами. Небо, без единого видимого облачка, было каким-то торжественным, а елки, покачивающие своими верхушками — величественными. Если бы он когда-нибудь решил установить истукана, puujumala, то выбрал бы для него такое же место, как и это. Необхватные стволы навевали настроение, в котором не было места людской злобе, вражде, зависти, не было места людским радостям и страстям, не было места человеку вообще. Могучие ели, бездонное небо — это жизнь. Снующие по опавшей хвое муравьи и прочая мелюзга — это всего лишь копошенье испуганных борьбой за выживание существ. Да и люди отличаются от этих насекомых только размером. Нет, не только — еще душой, или отсутствием таковой. Именно поэтому муравьи не полезут всем своим прожорливым стадом грызть лесного великана, пока он с горьким стоном не рухнет, сравнявшись в конечном итоге с травой и потеряв всю силу неба. Ну, а люди — что, люди?
"Царем над собой она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион", — так в Книге откровений святого апостола Иоанна Богослова глава 9 стих 11 было описано последствия трубы Пятого Ангела. Упала звезда с неба, открыв кладезь бездны, где ждала-поджидала своего часа саранча, а начальником ее был Аполлон. Вот те нате! Чем ближе к концу Библии, чем новее строки, тем замысловатей Враг. Так какому Богу молиться? Попы вскликнут: истинному! Но истины-то две! Одна — от Бога. Другая — от человека. Бог не лжет — ему это без надобности. Но человек себе такого позволить не может. На первом Вселенском Соборе важнейшим вопросом был вопрос о власти. А почему не об укреплении Веры? Да потому что, какая будет власть — такую сделают и Веру.
Но истуканы, не до конца истребленные в лесу приверженцами человеческой истины, вавилоны, не полностью растащенные ими же по камешкам, сейды и кромлехи, объявленные сельскохозяйственными причиндалами — все это наследие той Божественной истины, которую не желают знать, которую стараются истребить. Так расчищается путь для прихода Бога-самозванца.
Неужели такова суть Бытия? Неужели ложь нужна для счастья? Разве можно оставаться в стороне?
Илейко, опустив голову, прикоснулся обожженной рукой к истукану: "Нет! У меня другое мнение".
Он повернулся к новому знакомому.
— Ты со мной, Наследник (perimys — наследование, в переводе, примечание автора)?
Лив успел устыдиться бестактности своего вопроса: может быть, следовало сказать что-то иное, типа — "можно, я с тобой?" Но Пермя улыбнулся одними глазами и сказал:
— Ну, если не прогоните.
— Житие мое! — хлопнул себя по лбу Мишка. — Ну вас к лешему! Как же это я не догадался сразу! Пермяк-соленые уши!
Чего там не догадался Хийси, он не объяснил. Но то, что он проделал с идолом Бога, намазав ему уши солью, и обращение к новому знакомому были как-то взаимосвязаны. Уходящая в глубину веков традиция и имя Пермя отражали одну суть: это было памятью предков, истинной памятью, наследием.
— Так, стало быть, ты и есть потомок великой Биармии? — леший не мог никак успокоиться.
— Ну, чего же тут скрывать, — согласился Пермя. — Только странно как-то называть Биармию "великой". Все земли — великие. Если только люди не начинают мешать этому величию. Но в любом случае нашу Родину никто "святой" не называл, как некоторые глупцы именуют уничтожаемые ими территории.
— Плюнь, Пермя, — сказал Мишка. — Плюнь и разотри. Ну, так что, двинем дальше?
Это уже к Илейко. Тот пожал плечами:
— Если вас ничего больше не сдерживает, тогда по коням.
Зараза, будто бы поняв, что разговор зашел о ней, преступила с ноги на ногу. Где-то вверху зашумел ветвями еловый лес, нарушая всю торжественность наступившего безмолвия. Действительно, пора было идти дальше. Puujumala не тяготился одиночеством, наоборот — так было привычнее и вернее: даже Бог может утомиться, если к нему с обращениями стоит людская очередь.
— И ты с нами, Пермя? — поинтересовался Хийси, как-то странно, будто бы с тайным подвохом.
— Что-то не так? — чуть напрягшись, поинтересовался Илейко.
Леший демонстративно огляделся по всем сторонам, приложив ладонь к единственному уху, даже несколько раз шумно втянул воздух ноздрями. Потом, не удовлетворившись проделанным, грянулся оземь и прижался к ней головой. Все, включая лошадь, вздрогнули от неожиданности. Из-под могучих корней ели высоко в воздух с писком подпрыгнула приблудившаяся толстая мышь, упала и заметалась в поисках прятки.
— Да, вроде бы, пока все в порядке, — отряхиваясь, произнес Мишка. — Только вот к тебе, Илейко, всякие беспокойства прилипают. Я и проверял: ну как сейчас обрушится неприятель?
— Так мне кажется, что это не ко мне, а к тебе кто-то пытался пристать. Я всего лишь на пути оказался, — ответил лив, начиная сердиться.
— Верно, — кивнул лохматой головой леший. — Так об этом и разговор: ты со мною встретился — тебе и пришлось разбираться с моими обидчиками. Сейчас Пермя появился, пес его знает, кто за ним придет — нам надо быть готовым к любым неожиданностям. Верно, Наследник?
Пермя призадумался, тем самым заставив Мишку с Илейко реально обеспокоиться. Чего тут думать, если идешь себе по лесу, никого не трогаешь, и тебя некому трогать?
— Не должно быть за мной никакой погони, — наконец проговорил он и, как бы успокаивая себя, повторил. — Не должно.
Вот ведь какая незадача — человек всегда старается слышать лишь то, что ему хочется услышать. И Илейко, и Хийси, да и сам Пермя успокоили себя тем, что этого не должно быть. Самое поразительное — они действительно успокоились. Лишь где-то в глубине души у каждого осталось некая доля сомнения, смутное ожидание чего-то опасного. Может быть, именно это в конечном итоге и скажется в грядущих событиях.
