Окажись на месте нахала-комара матерый леопард, результат вышел бы примерно одинаковым.
Был собеседник аскета светловолос, в плечах широк неимоверно, одежду носил темно-синюю, с вышитыми поверх гирляндами полевых цветов — и, завидя его, любой человек, будь то пахарь или раджа, непременно пал бы на колени и вознес хвалу судьбе за счастливую встречу.
Ибо нечасто и немногим доводилось лично встречать Раму-Здоровяка по прозвищу Сохач, живое воплощение Вселенского Змея Шеша о тысяче голов, сводного брата самого Черного Баламута[1].
Правда, поговаривали, что Здоровяк изрядно опозорил род и честь, наотрез отказавшись принять участие в Великой Битве на Поле Куру, — но заявить об этом прямо в лицо, да еще в такое лицо…
Увольте, почтенные!
Уж лучше мы падем себе на коленки да восхвалим, как должно…
— Смешной ты человек. Здоровяк! — После этого, мягко говоря, удивительного заявления аскет бросил терзать свою косу и воззрился на плечистого тезку. — Интересно, как ты себе представляешь конец света? Ну, давай, поделись со скудоумным!
Комары кружились над отшельником, текли раздраженным звоном, но садиться не решались.
— Как? — Здоровяк замялся и подбросил в огонь охапку заготовленного впрок сушняка, пытаясь скрыть замешательство. — Ну, как все… это… значит, всплывает из океанских глубин Кобылья Пасть, огнем себе пышет, зараза, водица вокруг нее кипит…
Могучая холка его побагровела, словно Здоровяку на плечи взвалили твердь земную, голубые глаза затуманились, и во всем облике проступил душевный разлад.
— Хана, короче! Всем и сразу! Ну чего ты привязался, тезка?! Дуракам ведь ясно…
— Ясно! — передразнил его аскет. — Дуракам-то ясно, всем и сразу! Раскинь умом, мудрец ты мой! Вот возьму я сейчас Топор-Подарок, пройдусь по тебе на-искосочек… Да не дергайся, это я так, к слову! Тебе от такого гостинца конец будет?
— Будет, — уверенно подтвердил Рама-Здоровяк, прозванный Сохачом за то, что в рукопашной схватке вместо булавы предпочитал использовать цельнометаллическую coxy. — Ежели наискосочек, то непременно будет. А вот ежели я увернусь, да выдеру вон то деревце, да комельком тебя благословлю по темечку…
Аскет просто руками всплеснул: видимо, уж очень возмутила Раму-с-Топором неспособность Здоровяка рассуждать на отвлеченные темы.
Да и то сказать: топором наискосочек — это вам, уважаемые, не истинная природа Атмана-Безликого, тут диспутов не рассиропишь…
— Ох, тезка, лень тебе мозгами шевелить! Ну представь: вот тебе конец пришел, вот ты помер, вот я тебя на погребальном костре сжег… Представил? Гибель свою представил?
— Угу, — без особой уверенности кивнул Здоровяк, наморщив лоб. — Представил. Помер и горю. Потом сгорел.
Он вдруг просиял и широко улыбнулся, как человек, только что закончивший тяжелую изнурительную работу.
— Представил! — Басистый вопль Здоровяка переполошил сонных попугаев в кронах деревьев, и вдалеке хором откликнулись шакалы. — Представил, тезка! Ух, как тебя вижу: горю я, значит, на костерке, пополам разрубленный, горю-горюю, а потом — рай, тезка! Апсары пляшут, медовухи реки разливанные, гандхарвы-песнопевцы струны рвут, мою любимую "Яма Яме подвернулась" раза по три, без напоминаний…
— А дальше?
— Чего — дальше? А-а-а… ну, дальше отдохну я как следует, обожрусь райским харчем под завязку, и на следующее воплощение! Брахманом буду! Ей-ей, брахманом…
Здоровяк угас так же внезапно, как и вспыхнул, после чего добавил глухим, совершенно чужим голосом:
— Чтоб не воевать. Не люблю я это дело, тезка… полвека на земле прожил, а так и не полюбил. Эх, беда, брахманы, и те воюют! Вот ты, например, или там Наставник Дрона…
— Ну и где ж конец? — тихо спросил аскет, лаская стального быка, пасущегося на полулунном лугу секиры. — Гибель где, тезка?
Здоровяк не ответил.
Молчал, хмурился, сопел весенним носорогом.
— Выходит, что нету ее, — наконец пробормотал он. — Вроде есть — и вроде нету…
Аскет перегнулся вперед и потрепал силача по плечу.
— Вот так-то, тезка! Только не радуйся раньше времени. А то ведь можно и по-другому сказать: вроде нету ее, гибели, — и вроде есть! Соображаешь?
Край неба на северо-западе резко вспух светло-лиловым нарывом. Спустя секунду горизонт прорвался осколками-бликами, брызгами кипящего гноя, залив ковш Семи Мудрецов до половины.
Натужный рокот донесся лишь через полторы минуты — и казалось, что Земля-Корова умирает в корчах, не в силах разродиться чудовищным двухголовым теленком, предвестником несчастий.
— Собачья моча! — выругался аскет самым страшным ругательством южан Скотьего Брода, ибо худшей скверны трудно было найти во всем Трехмирье. — Руку даю на отсечение, это же "Алая Тварь"! Куда боги смотрят?! Ее ж, кроме как в Безначалье, нигде выпускать нельзя! Ох, Здоровяк, заварил твой братец кашу, как расхлебывать-то будем?
Не ответив, Здоровяк встал и с хрустом потянулся. В отсветах костра он казался существом из рода гигантов, вверженным в огонь геенны только за то, что имел неосторожность родиться с сурами-богами в одном роду, да не в одной семье.
— Братец? А мой ли он братец, тезка? Люблю я его, стервеца, с самого детства люблю, душу за него выну-растопчу, а иной раз и закрадется мыслишка: брат ли он мне? Он черный, я белый, волосы у меня прямые да светлые, а у него, у Кришны-Баламута, смоль кучерявая, меня раздразнить — дня не хватит, а он сухостоем вспыхивает… Матери у нас разные, отцы разные — где ж такие братья водятся?!
Рама-с-Топором удивленно воззрился на Раму-Здоровяка снизу вверх.
Так смотрят на слона, который ни с того ни с сего заговорил по-человечески.
— Отцы разные? Матери? Что ты несешь, тезка?
— То и несу! Сидишь тут на своей Махендре пень пнем и ничего не слышишь, что вокруг тебя творится!
— Нет, ты погоди! Я все слышу, а чего не слышу, так тоже не беда! Всякому известно: ты седьмой сын, а Кришна — восьмой, тебя из материнского чрева боги вынули и в другое вложили, чтоб тебе в тюрьме не рождаться…
Аскет осекся и вновь принялся теребить многострадальную косу.
— Старею, — заключил он после долгого молчания. — И впрямь — пень пнем… Помирать пора, зажился. Кругом ты прав, тезка: и отцы разные, и матери, а сказок я за жизнь по самое не могу наслушался. Прости.
"Прости, сынок…" — беззвучно прошептала несчастная звезда со смешным именем Красна Девица. И небесные жители отвернулись в смущении — мать Здоровяка, чье чрево якобы приняло чужой зародыш божественным соизволением, носила точно такое же смешное имя.
