— Ну почему они выбрали именно Клета? — снова заныл Дикс.
— Может, у этих морячков свежатинка заканчивалась, — поддразнил разведчик. — А на старом добром Клете мясца много…
— Заткни хлебало, полукровка, — ощерился Джейкоб, но тут лодка резко вздыбилась, и он скрючился в очередном приступе выворачивающей кишки рвоты. Туми, снова привалившись к Жуку, с бульканьем простонал, и из его разбитого рта потекла кровь.
— Без обид, но я вот что скажу… — Клэйборн оттолкнул снайпера. — Если ты не захочешь положить зубы на полку, то сможешь сожрать и кое-что похуже Клета Модина.
— Прекратить разговорчики, черви! — рявкнул Калхун, но без сердца. Джойс никогда не видел сержанта настолько усталым, но, с другой стороны, он вообще никогда не видел, чтобы сержант уставал. Уиллис Калхун, ссутулившись, сидел на металлическом сиденье и держал на коленях огнемет Модина, словно потерявшегося пса. Дядя-сержант выглядел старым.
Хотя Оди был всего лишь новичком в зеленом кепи, и первый раз оказался в настоящей переделке, он не сомневался, что войны обычно происходят иначе. Впрочем, юноша сомневался насчет многого другого — например, почему конфедераты оказались на этой лодке и куда их везут. После того, как жрецы-шестеренки закончили проверки, всё начало происходить очень быстро. Моряки в красном повели арканцев к лодкам, которые висели по бортам линкора, будто огромные железные ящики, и загнали в одну из них пятьдесят парней — считая Джойса, — словно какую-то скотину. Пока все не зашли внутрь, одна из стенок была опущена наподобие сходней, а потом захлопнулась, прямо как западня.
В лодке ждал моряк, сидевший впереди, в маленькой закрытой кабине, в то время как арканцы мокли под дождем. Рулевой повернулся и поприветствовал конфедератов улыбкой, как у голодной земляной акулы, но на лбу у него была выжжена аквила, поэтому Оди решил, что это хороший человек. Голосом, похожим на скрип разбитого стекла, моряк приказал им сесть прямо и держаться за страховочный поручень, а также плотно сжать челюсти, чтобы не прикусить язык. Произнеся это, рулевой расхохотался, будто рассказал величайшую шутку в истории, и Джойс решил, что он всё-таки не очень хороший человек.
Вместе с остальными на борт поднялся один из «Парокровных зуавов», лязгая по палубе, словно заводной бог. Рыцарь оказался слишком крупным для сидений и слишком гордым, чтобы прислушаться хоть к одному слову грязного моряка, поэтому он просто стоял в проходе и шикарно выглядел. Оди сомневался, что «Парокровные» подобающе благочестивы, но выглядели они весьма могучими, и юноша радовался, что такой рыцарь отправится с ними.
А потом матрос потянул рычаг, направив лодку кормой вниз в свободном падении. Кишки Джойса попросились наружу через рот, а задница оторвалась от сиденья. Парень, испуганный до полусмерти, схватился за поручень и усадил себя обратно, спасаясь от гибели. Как раз в этот момент между рядов пролетел совершенно беспомощный зуав и задел голову Туми железной ногой — просто чудо, что начисто не оторвал! На самого рыцаря, впрочем, чудес уже не хватило. Когда зуав проносился мимо, Оди увидел через забрало его глаза, расширившиеся больше от удивления, чем от страха. А потом рыцарь исчез, перевалившись через корму, будто птица из металлолома. Мгновение спустя позади лодки раздался всплеск, но никто не попытался что-нибудь сделать. Даже зеленый новобранец вроде Джойса понимал, что железный человек камнем пошел ко дну океана. Как-то отозвался на случившееся только рулевой, который истерически захихикал, словно грандиозно разыграл новичков.
Да уж, ничего вокруг больше не имело смысла.
Болтаясь в залитой блевотиной лодке посреди моря нечистот, юноша вспомнил глаза рыцаря и спросил себя, все ли люди так выглядят перед смертью. От этой мысли Оди стало не по себе, и он решил, что лучше помолиться. Он молился за душу павшего рыцаря, который погиб без чести и славы. Он молился за бедного брата Туми, который выглядел по-настоящему скверно, и за брата Модина, который выглядел очень испуганно, когда жрецы-шестеренки уводили его. Но сильнее всего Джойс молился, чтобы его служба Богу-Императору стала намного более славной, чем сейчас.
И в какой-то момент юноше показалось, что Бог-Император ответил.
Имперская военно-морская база «Антигона», Саргаасово мореЯ уже больше месяца нахожусь на этой скрипучей, раскорячившейся над океаном базе, лечусь и жду решения верховного комиссара Ломакс. Она всегда меня недолюбливала, и сомневаюсь, что несанкционированная отлучка в глухомань сильно улучшила её мнение обо мне. Ломакс потребует ответов, но с чего я начну? Как смогу объяснить, почему оказался у этих верзантских дезертиров, если сам этого не понимаю? Как заставлю её поверить, что шел по следу Прихода Зимы, если сам не уверен в этом? Возможно, верховный комиссар прикажет расстрелять меня. Или, что более вероятно, сама приведет приговор в исполнение.
Однако же, мне установили новый глаз и новую руку, так что вряд ли Ломакс думает о смертной казни. Я сказал «новые»? По правде, оба имплантата достаточно древние, несомненно, их вытаскивали уже не из одного трупа. Ладонь — это потускневшая металлическая перчатка, которая скрипит всякий раз, когда шевелишь пальцами, и заклинивает, если её не смазывать, но оптика ещё хуже. Кажется, что в глазницу воткнули железный шип — пустотелый железный шип со злобной осой внутри. Мне было бы на это наплевать, если бы глаз работал как следует, но порой изображение мерцает или вспыхивает, а иногда я вижу мир через пургу помех или разбитым на кусочки грубой мозаики. И порой мне видятся вещи, которых вообще нет в реальности. Впрочем, это и к лучшему, поскольку так я научился распознавать настоящих призраков.
Возьмем, к примеру, Ниманда. Когда я лежал в лазарете, комиссар бессменно стоял в ногах моей койки, невидимый для медиков и санитаров, но бойцы с самыми тяжелыми ранениями время от времени замечали его. Несколько дней назад сюда вкатили человека, который походил на груду сырого мяса, и я увидел, что он с малодушным ужасом смотрит на моего выходца с того света. Несомненно, умирающий подумал, что тень явилась за его душой, ведь он же не знал, что для Ниманда важен только я один.
Детлеф Ниманд — последний из трех моих призраков, но ненавидит меня глубже других. Он всегда был хладнокровным ублюдком, из тех людей, что служат Комиссариату одной лишь злобой. Когда-то я верил, что дисциплинарные офицеры — примеры для подражания в Империуме, неустрашимые пред лицом смерти и верные до невозможности. В ином случае, как же нам доверили бы власть над жизнью и смертью наших подопечных?
